Технология «промывки мозгов»: Психология тоталитаризма («Исправление мышления» и психология тоталитаризма) / Лифтон Р.Дж.

Роберт Джей Лифтон, доктор медицины (M.D.)
The University of North Carolina Press. Chapel Hill, London

Лифтон Р. Технология «промывки мозгов»: Психология тоталитаризма. — СПб.: Прайм-Еврознак, 2005.

Предисловие к изданию the University of North Carolina Press © 1989 Robert Jay Lifton
Впервые опубликовано the University of North Carolina Press в 1989
Первое издание W.W. Norton & Co. © 1961 Robert Jay Lifton
Lifton, Robert Jay. (1926- ) Thought reform and the psychology of totalism: the study of brainwashing in China. Bibliography: p. Includes index
1. Brainwashing — China. 2. Communism — China.
ISBN 08078-4253-2
The University of North Carolina Press, Post Office Box 2288 Chapel Hill, NC 27515-2288
W.W. Norton & Company, Inc., 500 Fifth Avenue, New York, N.Y. 10110
ISBN 0 393 00221 7
Copyright © 1969, 1963, 1961 Robert Jay Lifton
Впервые опубликовано в The Norton Library в 1963
W.W. Norton and Company, Inc также является издателем работ Эрика Х. Эриксона (Erik H. Erikson), Отто Фенихеля (Otto Fenichel), Карен Хорни (Karen Horney), Гарри Стэка Салливэна (Harry Stack Sullivan) и Полного стандартного издания психологических работ Зигмунда Фрейда (The Standard Edition of the Complete Psychological Works of Sigmund Freud).

Содержание

Часть вторая. Тюремное «исправление мышления» уроженцев Запада

Глава 6. Варианты реакций: явно дезориентированные 86

Глава 7. Варианты реакций: кажущиеся новообращёнными 117

Глава 8. Варианты реакций: кажущиеся сопротивленцы 133

Глава 9. Групповое «исправление»: обоюдоострое лидерство 152

Глава 12. Исцеление и обновление: подведение итогов 222

Часть третья. «Исправление мышления» китайских интеллектуалов

Глава 14. Революционный университет: господин Ху 253

Глава 17. Джордж Чен: перемена убеждений у молодежи 313

Глава 19. Культурные перспективы: судьба сыновней почтительности к старшим 359

Глава 21. Культурные перспективы: последствия 399

Часть четвертая. Тоталитаризм и его альтернативы

Приложение: документальная исповедь 473
Примечания 485
Индекс 505

«Исправление мышления» и психология тоталитаризма

Исследование «промывания мозгов» в Китае. Роберт Джей Лифтон. С новым предисловием автора

«... вероятно, наиболее глубокая, интеллектуально полезная и универсально значимая работа из всех, которые когда-либо появлялись по любому аспекту китайского коммунизма. Изучая динамику китайского коммунистического «исправления мышления», Лифтон с необыкновенным мастерством успешно связал… несомненно китайские впечатления с универсальным знанием о человеческом поведении».
— The Journal of Asian Studies

«Лифтон написал увлекательную социальную научную работу о последствиях «промывания мозгов» в китайской коммунистической тюрьме. Он использует метод изучения конкретных случаев (кейс-метод), очевидно, весьма новый для историков, позволяющий ему находить связь между индивидуальным опытом и обществом, в котором этот опыт имеет место. Это — прекрасная книга, посвящённая важной теме… Чрезвычайно рекомендуем с ней ознакомиться».
— Psychoanalytic Quarterly

«Лифтон написал книгу, обладающую редким достоинством: она является одновременно и богатым источником информации, жизненно важной для международных отношений, и интересным исследованием некоторых аспектов идеологии и идентичности... Лифтон в своём труде о способах, которыми людей либо изменяли в результате «исправления мышления», либо они сопротивлялись ему, заставил плодотворно и проницательно работать концепцию Эриксона об эго-идентичности.... По всей вероятности, это лучшая психологическая монография о насильственной индоктринации....»
— Journal of Nervous and Mental Disease

«... На неё ещё очень долго будут ссылаться как на стандарт в области психологии».
— Гордон У. Оллпорт (Gordon W. Allport), Гарвардский университет

«… это замечательно. Вы сумели добиться сочетания глубокого профессионального знания с простотой выражения и сделать — в свете нашего повседневного опыта — такой понятной всю деятельность, о которой вы рассказываете. Я уверен, что эта книга будет иметь успех во многих местах в сфере мышления и политики».
— Герберт Фейс (Herbert Feis), Институт повышения квалификации (Institute for Advanced Study)

«Изучая динамику китайского коммунистического «исправления мышления», Лифтон с необыкновенным мастерством успешно связал... несомненно китайские впечатления с универсальным знанием о человеческом поведении».
— The Journal of Asian Studies

Эта книга, созданная под влиянием концепции Эрика Эриксона о формировании эго-идентичности и впервые вышедшая в 1961 году, является анализом опыта пятнадцати китайских граждан и двадцати пяти уроженцев Запада, которые подверглись «промыванию мозгов» со стороны коммунистического китайского правительства. Роберт Лифтон выстраивает эти «истории болезни» («досье по делу») посредством личных бесед и намечает в общих чертах некий тематический паттерн (шаблон) смерти и возрождения, сопровождающийся чувством вины, которое характерно для процесса «исправления мышления». В новом предисловии Лифтон обращает внимание на значение своей модели для изучения американских религиозных культов.

Роберт Джей Лифтон является заслуженным профессором психиатрии в Колледже уголовной юстиции Джона Джея Университета Нью-Йорк Сити (John Jay College of Criminal Justice, City University of New York).

Роберт Джей Лифтон является профессором психиатрии Исследовательского фонда (Foundations' Fund for Research Associate Professor of Psychiatry) в Йельском университете. Последние десять лет он интересуется отношениями между индивидуальным характером и историческими переменами, особенно в Китае и Японии, и проблемами индивидуального поведения в чрезвычайных ситуациях. Он провёл более шести лет на Дальнем Востоке и недавно возвратился после длительного пребывания в Японии, где он осуществил исследование психологических моделей японской молодежи, а также психологических последствий атомной бомбардировки в Хиросиме.

Доктор Лифтон ранее занимался исследованиями и назначением на преподавательские должности в Гарвардском университете, где он взаимодействовал с факультетом психиатрии и Центром исследований Восточной Азии, а также с Вашингтонской Школой психиатрии.

Предисловие к изданию University of North Carolina Press

Теперь, через двадцать восемь лет, изменилось моё собственное восприятие этой книги. Я рассматриваю её не столько как характеристику маоистского Китая, сколько как изыскания в сфере того, что, возможно, является наиболее опасным направлением в сознании двадцатого века, — в сфере поисков абсолютных или «тоталитарных» систем верований.

Действительно, эти поиски не породили ничего, кроме всемирной эпидемии политического и религиозного фундаментализма — движений, характеризующихся буквальным восприятием священных текстов как содержащих абсолютную истину для всех людей и представляющих собой мандат для воинственных, часто насильственных, мер, предпринимаемых против чётко обозначенных врагов этой истины или простых неверующих. Эта эпидемия включает в себя фундаменталистские версии существующих религий и политических движений наравне с недавно возникшими группами, которые могут комбинировать несоизмеримые идеологические элементы.

Эти последние группы часто называют культами, словом, которое сейчас приобрело некий оттенок бранного, так что некоторые обозреватели предпочитают термин новые религии. Но я думаю, что мы можем говорить о культах как о группах с некоторыми конкретными характерными признаками: во-первых, наличие харизматического лидера, склонного всё более и более превращаться в объект поклонения вместо проповеди более общих духовных принципов, в защиту которых выступает данная группа; во вторых, существование моделей «исправления мышления», похожих на те, что описаны в этой книге и особенно в Главе 22; и, в-третьих, тенденция к манипулированию сверху при значительной эксплуатации (экономической, сексуальной или другой) рядовых приверженцев или новичков, привносящих свой идеализм снизу.

Действительно, эта книга в значительной степени ответственна за моё вовлечение в эти споры. Когда в конце 1970-х и в 1980-х годах развелось множество культов, я всё чаще стал слышать, что Глава 22 использовалась для различных форм «депрограммирования» рекрутов культа, а затем — что та же самая глава изучалась лидерами культов, якобы с целью отмежевания их групп от описанных мною моделей. Молодые люди, втянутые в культы, и их родители начали консультироваться со мной об этих общих моделях. Я чувствовал, что мне следует прояснить свою позицию, подготовив новый очерк о формировании культов и тоталитаризме в моем последнем сборнике The Future of Immortality and Other Essays for a Nuclear Age (1987) (Будущее бессмертия и другие очерки для ядерного века), но я был особенно доволен тем, насколько это раннее издание об "исправлении мышления" остается самым важным в литературе по культам и по тоталитаризму вообще.

За эти годы тенденции к тоталитаризму в самом Китае ослабели, сократились и определённые программы "исправления мышления". Но это произошло только после жестокого подтверждения тоталитарного поведения в ходе Великой пролетарской культурной революции конца 1960-х и начала 1970-х годов. Я имел возможность изучать этот переворот и увидел в нём попытку со стороны стареющего Мао Цзэдуна призвать молодежь к общему походу во имя утверждения порождающей бессмертие мощи самой революции, и поэтому озаглавил свою работу Revolutionary Immortality: Mao Tse-Tung and the Chinese Revolution (1968) (Революционное бессмертие: Мао Цзэдун и китайская революция). Китайское общество до сих пор приходит в себя после этого крайнего, нередко насильственного мятежа. Последующая тенденция режима, проявляющаяся пароксизмами и рывками, была направлена на повсеместную либерализацию общества, но это никоим образом не устраняет возможность будущих волн тоталитарной политики или проектов "исправления мышления".

Целью этой книги изначально было обеспечение принципами общего характера, выработка критериев для оценки любой среды, имеющей отношение к идеологическому тоталитаризму. Подобные модели слишком охотно воспринимаются многочисленными разнообразными группами, большими и маленькими, в качестве средства манипулирования людьми, причем всегда во имя более высокой цели. И не следует забывать, что такие группы могут обладать большой привлекательностью для значительного числа людей.

В недавнем исследовании о нацистской Германия мне довелось исследовать наиболее зловещий изо всех исторических примеров этого явления. Я обнаружил, что конкретный вид тоталитарной идеологии — биологизированное представление об обществе, или то, что я назвал «биомедицинским видением», — вкупе с сопровождающими его институтами, установлениями и организациями, мог втянуть совершенно обыкновенных людей в кровавые и жестокие действия. Я понял, что в атмосфере тоталитаризма и жестокости даже фрагменты идеологии вполне могут способствовать участию в убийствах, о чем и написал в книге The Nazi Doctors: Medical Killing and the Psychology of Genocide (1986) (Нацистские врачи: медицинские убийства и психология геноцида). Между нацистским и китайским коммунистическим применением идиомы «болезни и лечения» существуют параллели, поскольку тоталитарные системы вообще склонны пользоваться этими идиомами; в равной степени существенным является общее различие между нацистским «лечением» с помощью массовых убийств и китайским коммунистическим «лечением» путем «перевоспитания».

Я равным образом обеспокоен современной разновидностью фундаментализма, которая может содействовать убийствам в таких масштабах, что она затмит даже совершенное нацистами: это — фундаментализм, связанный с ядерной угрозой. Ядерный фундаментализм может сосредотачиваться на самом оружии: преувеличивать зависимость от него и выступать в роли его сторонника чуть ли не на уровне преклонения. Именно это я называю идеологией ядернизма (нуклеаризма). Оружие становится абсолютной истиной в своей мнимой способности обеспечить уверенность и безопасность, сохранять существование мира, предлагать спасение.

Внешне отличающейся, но по сути родственной формой ядерного фундаментализма является идеология «конца света», в рамках которой ядерный холокост рассматривается как реализация библейского пророчества и неизбежное событие, которое послужит причиной долгожданного второго пришествия Иисуса и воцарения окончательного земного рая. В ходе исследования, которое мы проводили в Центре по насилию и человеческому выживанию в университете Сити (The City University Center on Violence and Human Survival), мы были рады узнать, что даже фундаменталистам с сильной верой в идеи конца света трудно безоглядно отдаваться этой формуле без весьма серьёзного раздвоения чувств и неуверенности. Похоже, они тоже отчасти разобрались в жуткой действительности последствий применения ядерного оружия, и им трудно поверить, что бог способен породить такие ужасы или позволить им произойти. Тем не менее, эти фундаменталистские аттитьюды оказались связанными с данным видом оружия различными путями и с меняющейся интенсивностью в значительной части нашего общества, и в ходе процесса они чрезвычайно мешают нюансированному мышлению и нравственному воображению, необходимым, чтобы справиться с ядерной угрозой.

В то время как тоталитаризм — это феномен двадцатого века, требующий современной технологии и системы коммуникаций, тоталитарный склад ума таковым не является. Напротив, он, вероятно, был гораздо шире распространён в предыдущих столетиях. В любом случае он — часть человеческого арсенала, вездесущая потенциальная возможность, легко проявляющаяся в тех случаях, когда её приводят в действие исторические условия. Новым оказывается потенциал коренным образом выросших последствий тоталитаризма, вплоть до исчезновения человека как вида.

Препятствием для современных тоталитарных идей должен служить тип мудрости, имеющий дело с тем, что я называю осведомлённостью человека как вида и собственного «я» этого вида: осознание того, что при способности нашего вооружения вовсе уничтожить человеческую жизнь восприятие каждого отдельного «я» оказывается связанным с жизнью всех остальных «я» на планете. Моя критическая оценка идеологического тоталитаризма в данной книге имеет своей целью развитие этой ориентации человека как вида.

Р.Дж.Л.
Университет Нью-Йорк Сити
Январь 1989

Предисловие к изданию Norton Library

Период чуть меньше трёх лет, истекший с момента первого появления этой книги, по обычным стандартам, очень краток. И тем не менее, если соизмерять со скоростью нынешней эры, это, по существу, целая жизнь. В ходе этой «сжатой жизни» у меня возникло впечатление, что предмет данной книги касается нас сейчас больше, чем когда-либо. Я не имею в виду, что организованные программы «исправления мышления» или «промывания мозгов» в Китае ли, или в любом другом месте, являются теперь более угрожающими, чем тогда, когда проводилось данное исследование. Верно, без сомнения, как раз противоположное. Я имею в виду, что более широкая проблема, которой посвящена данная книга, а именно — проблема психосоциальных альтернатив человека перед лицом чрезвычайной исторической обстановки — всё активнее противостоит нам. Ибо китайское "исправление мышления" с точки зрения как реформаторов, так и реформируемых, следует рассматривать как происходящее на фоне исторического смещения, утраты жизнеспособности в отношении индивидуумов и групп к их собственному наследию из-за крушения символической структуры, которая была источником этой жизнеспособности.

Значение исторического смещения как в психологическом, так и в идеологическом смысле чётко определилось для меня во время недавней работы с молодым японцем, в ходе которой я изучал взаимодействие индивидуального характера и исторических перемен. Я встретился со многими видами внутренней борьбы, описанными здесь у китайцев, а также с разнообразием дополнительных форм экспериментирования и синтеза, порожденным родственными, но разными культурными традициями, и действующим в более «открытой» и поэтому более сбивающей с толку современной среде. (VI:)

Историческое смещение, разумеется, не ограничивается китайской или японской или даже просто незападными культурами. Это, в большей или меньшей степени, всеобщее бедствие и, может быть, универсальная возможность. Для азиатов и африканцев, в особенности, и для многих других обитателей слаборазвитых регионов это часть глубокой революции, нередко называемой «антиколониальной», но, пожалуй, точнее было бы рассматривать её как психологическую, моральную и идеологическую. Эта революция выражает широкомасштабные поиски опосредованного группой чувства собственного достоинства и самобытности со стороны исторически обиженных народов. И следует иметь в виду, что исторически обиженным можно чувствовать себя в самых разных отношениях: в экономическом смысле (это касается жизненного уровня или даже способности выживать); в политически-военном смысле (это относится к национальной мощи); в образовательном смысле (это имеет отношение особенно к науке и технике); и в смысле расовой эксплуатации (то есть, в том, что касается чреватого взрывом ощущения своего низшего статуса и внешнего господства). Эта революция чувства собственного достоинства, как нам наглядно показывают негритянские движения в нашей собственной стране в настоящее время, является революцией огромной мощности, порождаемой как колоссальным количеством участвующих в ней людей, так и моральной безотлагательностью их требований.

Но революции по своей природе стремятся к крайностям, как пытается показать эта книга. И я полагаю, что, изучая "исправление мышления" в его историческом контексте, мы можем многое узнать об ошарашивающе воинственном, даже солипсистском поведении китайского коммунизма на более широкой мировой арене — поскольку соответствующая тоталитарная идеология относится к индивидуальной психологии, с одной стороны, и к групповому политическому выражению — с другой стороны. Эта книга не предлагает никакого конкретного психологического или политического средства для защиты от такого экстремизма. Но в ней я придерживаюсь сильной позиции, которую никоим образом не изменил бы и теперь: мы поступаем наилучшим образом, избегая искушения отвечать тоталитаризмом на тоталитаризм и вместо этого обращаясь к своим интеллектуальным и эмоциональным ресурсам с целью развития исторически уместных альтернатив.

Другой профессиональный опыт, полученный мной в прошлом году — изучение психологических последствий взрыва атомной бомбы в Хиросиме — дал мне дополнительное ощущение безотлагательности данной проблемы. Хиросима представляет собой даже более «чрезвычайную» историческую ситуацию, являющуюся пробным выражением того, что можно было бы назвать потенциально заключительной (смертельной) революцией: поразительное состояние дел, когда человек обладает способностью ликвидировать себя как вид или, по крайней мере, оказывается рискованно близким к осуществлению этого. Хотя по происхождению это только (vii:) побочный результат двух других революций — в научной и технологически-индустриальной сферах, — эта потенциально смертельная революция приобретает собственную фундаментальную реальность. Она имеет далеко идущие психологические последствия, которые мы только начали исследовать. Это, по сути, уникальная проблема, затмевающая все другие и тем не менее имеющая некоторое отношение к проблеме тоталитаризма, обсуждаемой в данной книге, особенно к той части последнего раздела, в которой трактуется «разделение существования» и связанные с ним тенденции. Ибо природа нашей термоядерной технологии такова, что любой человек или группа (каковы бы ни были их видимые психологические или идеологические склонности), рассматривающие или поощряющие применение этого оружия, вступают в царство тоталитаризма последствий. Здесь мы сталкиваемся с несоответствием между психической жизнью и технологией — не только в смысле неспособности первой подчинить себе последнюю, но и в смысле опасного отставания мыслительных констелляций [1] , связанных с использованием ядерного оружия, от потенциально конечных, смертельных последствий его применения. Или, выражаясь иными словами, тоталитаризм последствий ускользает от нашего понимания, потому что, по крайней мере, сейчас он функционирует относительно независимо от наших мыслей и чувств.

Следовательно, данная книга является нравственной и психологической попыткой перебросить мост через эту пропасть путем лучшего осознания одного из аспектов нашего исторического затруднительного положения; китайское "исправление мышления" служит и прямым объектом изучения, и в более косвенном плане — дорогой к более широким вопросам. Я полагаю, что психиатрия и психоанализ были нерадивы и невнимательны, занимаясь этими ключевыми по важности проблемами, сопровождающими беспрецедентно радикальные социальные перемены, которые теперь засасывают нас. Я также считаю, что психоаналитическая психиатрия с её способностью к систематическому глубокому индивидуальному исследованию и к дисциплинированному обдумыванию потенциально вооружена, чтобы способствовать возникновению важных озарений, внезапных догадок весьма определённого рода. Проблема заключается в том, чтобы ввести её классический инструмент, клиническое интервью, в историческую перспективу — или, может быть, ввести психиатра в историю. Для меня такой шаг со стороны психиатров и других представителей гуманитарных наук выглядел бы, по меньшей мере, нравственным императивом. Дело не в том, что мы способны снабжать выдающимися решениями всемирных дилемм. Но если мы не займёмся вопросами, наиболее важными для современного существования — или небытия — мы едва ли можем считать себя учёными, изучающими человека.

Комментарий о «великой пролетарской культурной революции»

(ix:) События в Китае, связанные с великой пролетарской культурной революцией, начавшиеся летом 1966 года и продолжающиеся до настоящего времени, имеют исключительное значение для Китая, для революций вообще и для человеческого будущего. Они также являются экстраординарным вызовом ученому, занимающемуся психологией и историей или «психоисторическим процессом».

Моё изучение китайского «исправления мышления», точно так же, как и других последующих событий на этом материке, не позволило мне предсказать такой катаклизм. Но, думаю, было бы честно сказать, что психологическая среда и общие принципы, описанные в этой книге, обеспечивают основание для объяснения, почему произошел такой переворот и что случается с людьми, вовлечёнными в него. Мы фактически являемся свидетелями полного расцвета моделей тоталитаризма, описанных в данной книге. Я полагаю, что мы можем теперь рассматривать этот тоталитаризм как часть поисков того, что я в другом месте назвал «революционным бессмертием» — стремление создать столь чистую и интенсивную национальную среду, чтобы сделать бессмертной саму революцию и участие в ней индивидуума.

Исследование психологических последствий применения атомной бомбы в Хиросиме привело меня к общему ощущению важности не только человеческого предчувствия смерти, но и стремления человека пережить самого себя: его побудительного мотива «продлить существование» в каком-то бессмертном принципе или «потомстве», будь они (x:) биологические или биосоциальные, творческие, теологические или природные. Потребность в ощущении бессмертия ни в коем случае не ограничивается революционерами или умирающими. Это скорее фундаментальный элемент психологической жизни вообще, существенно важный для психической жизнеспособности. Борьба за сохранение этого ощущения человеческой целостности и преемственности становится всё более трудной в наш век, когда нас, с одной стороны, осаждает беспрецедентное ускорение исторического процесса, и угроза ядерного истребления — с другой. При особенно крайних условиях, как сегодня в Китае, эта борьба может принимать отчаянные, чреватые поражением и опасные направления.

С этой точки зрения мы можем рассматривать недавние события китайской революции как нечто большее, нежели просто чрезвычайную попытку отсталой в промышленном отношении нации догнать современный мир, или попытку древней культуры загладить результаты столетия унижения со стороны Запада. Страдания Китая во многом олицетворяют встревоженные современные усилия человека придать смысл собственной жизни, достичь символического бессмертия.

Нам следует лучше понять эти страдания не только потому, что мы должны научиться жить с четвертью мирового населения, захваченной ими, но и потому, что благодаря такому пониманию мы начинаем узнавать кое-что о собственном психологическом состоянии.

Р.Дж.Л., Уэллфлит, Массачусетс (R.J.L. Wellfleet, Mass.).

Предисловие

(xi:) Это исследование началось как психиатрическая оценка китайского коммунистического «исправления мышления» или «промывания мозгов». Оно, главным образом, таким и остаётся; но вместе с тем оно неизбежно превратилось и в психологическое изучение экстремизма или тоталитаризма — и даже ещё шире — в изучение «закрытых» подходов к человеческому изменению по сравнению с «открытыми» подходами к нему.

Эта работа основана на исследовании, проведенном мною в Гонконге в 1954-55 годах. Потом оно обернулось более чем четырьмя годами дополнительных исследований и преподавания в Соединенных Штатах. Моя работа с западными и китайскими субъектами — соединение эмоциональных деталей, которые были одновременно и горькими, и чрезвычайными, — и психологический, моральный и исторический вызов данного материала сделали эту научную работу исключительно захватывающим личным и профессиональным опытом.

Книга об экстремизме призывает к особой мере объективности. Это не значит, что её автор может претендовать на полную личную или моральную беспристрастность, непредубеждённость. Допущение о подобной беспристрастности в психологической (или любой другой) работе в лучшем случае является самообманом, а в худшем случае — источником опасного искажения. И кто в эту эпоху осмелится претендовать на то, что он остался в стороне от проблем психологического принуждения, идентичности и идеологии? Уж конечно не тот, кто ощутил потребность изучать их столь подробно.

Взамен я попытался быть и разумно беспристрастным, и ответственно преданным: беспристрастным в своих усилиях стоять достаточно далеко от материала, чтобы изучать природу данного процесса, его воздействие на людей, подвергнутых ему, и некоторые из факторов, влияющие на тех, кто этот процесс осуществляет; преданным собственному анализу (xii:) и суждениям в пределах ограниченности и пристрастности моего знания.

Многое в этой книге является чрезвычайно критическим по отношению к специфическим аспектам китайского коммунизма, который в ней исследуется, но я не делал никаких попыток вынести окончательный приговор этому революционному движению, чреватому серьёзными последствиями. Я настроен критически по отношению к психологической тактике "исправления мышления" не потому, что она коммунистическая (или китайская коммунистическая), а из-за её специфической природы. В последнем разделе данной книги эта тактика сравнивается с методами, применяемыми в рамках нашей собственной культуры, которые также трактуются критически в той мере, в какой они напоминают идеологический тоталитаризм "исправления мышления". Вместо того, чтобы противопоставлять «хороших нас» «плохим им», я скорее попытался идентифицировать и объяснить конкретное психологическое явление.

В поисках такого объяснения я регистрировал всё, что казалось релевантным, включая детали любого психологического и физического насилия, с которым сталкивались мои субъекты исследования. Я считаю, что такой всесторонний подход предлагает наилучшие средства осуществления вклада в общее знание и в разъяснение этого эмоционально обременённого предмета; и я надеюсь, что, таким образом, данный труд, в конечном счете, поможет скорее разрешению, чем интенсификации страстей холодной войны. Фактически одна из трагедий холодной войны заключается в том, что моральная критика любой стороны немедленно эксплуатируется другой стороной в плане одностороннего преувеличения. Помешать тому, чтобы это происходило, нельзя; но можно хотя бы выразить дух, в котором была написана работа.

Такой подход требует, чтобы я сообщил читателю о своих пристрастиях как в психиатрических, так и в политических вопросах. В сфере психиатрии я испытал серьезное влияние как неофрейдистского, так и фрейдистского течений: первое — благодаря сотрудничеству с Вашингтонской школой психиатрии как в ходе данной исследовательской работы, так и непосредственно после её завершения, и последнее — в кандидатской работе в Бостонском Психоаналитическом Институте в более поздний период. Оба влияния также присутствовали во время моего предшествовавшего прохождения психиатрического тренинга в рамках повышения квалификации в Медицинском центре университета штата Нью-Йорк. Я обнаружил, что труды Эрика Эриксона, особенно касающиеся вопросов личной идентичности и идеологии, были особенно подходящими для данной монографии. В то же время я постоянно искал новые способы добиться такого психологического понимания, которое могло бы служить опорой для исторических сил, обеспечивая при этом гуманистическую фокусировку. Поэтому я широко воспользовался биографическими данными своих субъектов исследования (xiii:) и постарался включить в это изложение описание истории их жизни из «плоти и костей» в связи с релевантными социально-историческими течениями, а также скрупулезный психологический анализ их реакции на реформирование мышления. Это казалось мне наилучшим способом справиться с неразделимыми отношениями между стрессом и реакцией и (выражаясь словами Уильяма Джеймса) «передать истину». Мои политико-философские пристрастия влекут меня к либерализму, весьма критически настроенному по отношению к самому себе; а также к антитоталитаристскому (выражаясь психологическими терминами данного труда, антитоталитарному), пронизанному интересом к истории, проявлению сомнения в существующем порядке вещей, изложенному Альбером Камю в его блестящем философском эссе «Бунтарь». Никто лучше Камю не понимал человеческих проблем, связанных с данным исследованием.

Я хочу хотя бы упомянуть о многих людях, чья прямая личная помощь была незаменима для завершения этого труда. Дэвид Маккей Риоч (David McK. Rioch) оказал начальную поддержку, когда помощь нужнее всего, и постоянно продолжал обогащать эту работу благодаря своему утончённому эклектицизму, дерзкому, провокационному критицизму и личной доброте. Эрик Эриксон в ходе многих незабываемых бесед в Стокбридже и Кембридже давал стимулирующие советы по конкретным случаям и по проблемам изложения, которые позволили осуществить более глубокий подход. На более поздних стадиях работы Дэвид Рисмэн (David Riesman) щедро предлагал свою выдающуюся интеллектуальную широту и уникальную личную способность максимально пробуждать в человеке его творческое начало. Карл Бингер (Carl Binger) был мудрецом, всегда готовым помочь советом. Все четверо, как и Кеннет Кенистон (Kenneth Keniston) и Ф.К. Редлих (F.C. Redlich), сделали богатый по мыслям критический разбор этой рукописи. Я также чрезвычайно признателен другим психиатрам и специалистам из родственных психиатрии областей — Лесли Фарберу (Leslie Farber), Эриху Линдеманну (Erich Lindemann), Маргарет Мид (Margaret Mead) и Беате Ранк (Beata Rank). Бенджамин Шварц (Benjamin Schwartz) и Джон Фэйрбэнк (John Fairbank) постоянно давали мне консультации по опасным тонкостям и оттенкам китайской культурной, интеллектуальной и политической истории. Оба они читали отдельные части этой рукописи. На более ранней стадии работы меня консультировали Лу Паотунг (Lu Pao-tung), Ма Менг (Ma Meng), Говард Бурман (Howard Boorman), Конрад Брандт (Conrad Brandt) и A. Доак Барнетт (A. Doak Barnett).

Литературные консультации и насущный хлеб любви моей жены, Бетти Джин Лифтон (Betty Jean Lifton), едва ли можно обосновать документально. Мой отец, Гарольд A. Лифтон (Harold A. Lifton), также усиленно поощрял эту научную работу.

Первые семь месяцев гонконгское исследование финансировалось (xiv:) Фондом Азии (Asia Foundation), а остальную часть года — Вашингтонской Школой психиатрии (Washington School of Psychiatry). Рукопись была завершена благодаря грантам от Фонда Форда (Ford Foundation) и Фонда средств для исследований в области психиатрии (Foundation's fund for Research in Psychiatry). Оба гранта были предоставлены через Гарвардский университет.

Наконец, я должен выразить признательность моим сорока субъектам исследования, китайским и западным, чей личный опыт "исправления мышления" является основой данного труда. Степень их интеллектуального сотрудничества в этой работе очевидна в биографических главах. В них я изменил некоторые детали, чтобы защитить анонимность объектов исследования; но ни одно из этих изменений не влияет на существенно важные психологические модели.

Часть первая. Проблема

(1:) Как это опьяняет, воодушевляет — чувствовать себя Богом-отцом и раздавать направо и налево категорические характеристики дурного нрава и склонностей.

Только простые и спокойные речи созревают сами по себе. Ибо смерч не длится целое утро. И ливень с грозой не длится целый день. Кто их автор? Небеса и земля. Но даже они не могут заставить эти неистовые явления продолжаться долго. Насколько же истинно это для поспешных, опрометчивых усилий человека.

Глава 1. Что такое «промывание мозгов»?

Сталкиваясь с бесконечной дискуссией о сущности «промывания мозгов», я иногда вспоминаю сентенцию дзен-буддизма: «Чем больше мы об этом говорим, тем меньше это понимаем». Путаница начинается с самого этого слова, такого нового и в то же время уже превратившегося в очень значительной степени в часть нашего повседневного языка. Впервые его использовал американский журналист Эдвард Хантер для перевода (китайского) разговорного выражения hsi nao (буквально оно означает «промывать мозг»). Это выражение он цитировал с подачи своих китайских консультантов, описывавших его применение после коммунистического переворота¹.

Термин «промывание мозгов» вскоре зажил собственной жизнью. Хотя первоначально он применялся для описания китайских методов индоктринации, его быстро стали использовать по отношению к российским и восточноевропейским подходам, а затем вообще ко всему, что бы и где бы ни делали коммунисты (как это иллюстрируется утверждением одной известной американской леди, заявившей после поездки в Москву, что русские «промывают мозги» будущим матерям, готовя их к естественным родам). Это слово с неизбежностью проявилось на породившей его территории, иногда со спасительным привлекательным качеством юмора (карикатуры и комиксы New Yorker, посвященные детям, «промывающим мозги» родителям, и женам, «промывающим мозги» мужьям), но в других случаях с более мстительным эмоциональным оттенком, когда южные сегрегационисты обвиняли всех, кто одобряет расовое равенство (включая Верховный Суд Соединенных Штатов), в том, что они находятся под влиянием «левого промывания мозгов»; или при столь же (4:) безответственном его использовании теми, кто выступал против фторирования, против законодательства о психическом здоровье или группами, выступающими почти против чего угодно, нацеливавшими этот термин против своих реальных или воображаемых противников.

Существует сенсационная жутковатая мифология, выросшая вокруг этого термина: «таинственный восточный приём, коварный замысел» или обдуманное применение результатов, полученных Павловым на собаках. Есть и другой вариант мифа, утверждение, что ничего подобного не существует, что это всего лишь фантазия американских корреспондентов.

Наконец, существует более ответственный — даже терзающий — самоанализ, заставляющий профессионалов спрашивать себя, не оказываются ли они в процессе своей деятельности виновными в «промывании мозгов»: педагоги — в преподавании, психиатры — в тренингах и психотерапии, теологи — в своих собственных методах исправления. Противники такого рода деятельности без какого-либо подобного мучительного разбора весьма бойко могут провозгласить её «всего лишь промыванием мозгов». Другие видят «промывание мозгов» в американской рекламе, в учебных программах крупных корпораций, в частных средних школах (для подготовки в высшее учебное заведение) и в исследованиях, проводимых Конгрессом. Эти опасения не всегда лишены основания и наводят на мысль, что существует некий континуум от нашего предмета до куда менее крайних видов действий; но беспорядочное употребление данного термина только запутывает поставленный вопрос.

За этой паутиной семантической (и не только семантической) путаницы скрывается образ «промывания мозгов» как всесильного, непреоборимого, непостижимого и магического метода достижения полного контроля над человеческим сознанием. Разумеется, оно не является ничем подобным, и такое вольное применение превращает это слово во вдохновляющую идею, объединяющий принцип для страха, негодования, побудительных мотивов к подчинению, оправдания неудачи, безответственного обвинения и всего обширного диапазона эмоционального экстремизма. Справедливо было бы прийти к заключению, что данный термин далеко не точен и обладает весьма сомнительной пригодностью; вполне можно даже впасть в искушение и забыть о данном предмете в целом, вернувшись к более конструктивным занятиям.

Однако поступать подобным образом означало бы недооценивать одну из главных проблем нашей эры — проблему психологии и этики направленных попыток изменять людей. Ибо, несмотря на злоключения термина «промывание мозгов», процесс, который дал повод для возникновения данного выражения, является очень даже реальным: официальная китайская коммунистическая программа szu-hsiang kai-tsao (по-разному переводимая как «идеологическое переформирование (пересоздание, префращение)», «идеологическое перевоспитание», или, как мы даем в данной работе, «исправление мышления») фактически появилась как одна из самых мощных среди когда-либо предпринимавшихся попыток манипулирования (5:) человеком. Безусловно, подобная программа ни в коем случае не является абсолютно новой: навязанные догмы, инквизиция и массовые движения по обращению в иную веру существовали в каждой стране и в каждую историческую эпоху. Но китайские коммунисты придали своей программе более организованный, всесторонний и продуманный — более тотальный — характер, а также обеспечили её уникальной смесью сильнодействующих и остроумных психологических методов.

Западный мир слышал об «исправлении мышления» преимущественно в применении к военной обстановке: полученные во время Корейской войны от персонала Организации Объединенных Наций признания в ведении военных действий с применением синтетического бактериологического оружия и коллаборационизм, которого удалось от них добиться в это же время. Однако это были всего лишь экспортные версии программы "исправления мышления", нацеленной прежде всего не на жителей Запада, а на самих китайцев, и энергично применявшейся в университетах, школах, специальных «революционных колледжах», тюрьмах, деловых и правительственных учреждениях, рабочих и крестьянских организациях. В "исправлении мышления" сочетаются это впечатляюще широкое распространение с сфокусированной эмоциональной силой. Мало того, что оно охватывает четвёртую часть населения мира, оно ещё и стремится вызвать существенный личностный переворот в каждом, кого затрагивает.

Независимо от конкретных обстоятельств "исправление мышления" состоит из двух основных элементов: признание вины, разоблачение и отречение от прошлого и настоящего «зла»; и перевоспитание, переделка человека в соответствии с коммунистическим образцом. Эти элементы тесно взаимосвязаны и частично совпадают, поскольку оба приводят в действие ряд вариантов давления и призывов — интеллектуальных, эмоциональных и физических — нацеленных на социальный контроль и личностное изменение.

Американская пресса и общественность были очень обеспокоены этой темой в целом, и вполне справедливо. Но слишком часто информация, предоставляемая о ней, была сенсационной по характеру, искажённой из-за недостаточной, неполноценной осведомлённости или запутанной благодаря сильным эмоциям, пробуждаемым концепцией промывания мозгов, по-видимому, у всех поголовно. Её аура страха и таинственности больше способствовала полемике, чем объяснению и пониманию.

Тем не менее, продолжают возникать жизненно важные вопросы: можно ли заставить человека изменить свои верования и убеждения [2] ? Если такая перемена происходит, как долго она продлится? Как китайские коммунисты добиваются этих странных признаний? Верят ли люди в собственные признания, даже когда они являются ложными, неискренними? Насколько успешно реформирование мышления? Одинаково или по-разному реагируют на него западные жители и китайцы? Существует ли какая-нибудь защита против него? Имеет ли оно отношение к (6:) психотерапии? К религиозному обращению в иную веру? Китайцы нашли новые непонятные методы? Как все это связано с Советской Россией и международным коммунизмом? С китайской культурой? Как это связано с другими массовыми движениями или изысканиями, религиозными либо политическими? Каково значение "исправления мышления" для образования? Для психиатрической и психоаналитической подготовки и практики? Для религии? Как можно распознавать аналоги "исправления мышления" в рамках нашей собственной культуры, и что мы можем с ними сделать?

Именно с этими вопросами в своём сознании я прибыл в Гонконг в конце января 1954 года. Всего несколько месяцев назад я принимал участие в психиатрической оценке репатриированных американских военнопленных в ходе обменных действий в Корее, известных как Большой обмен (военнопленными); потом я сопровождал группу этих людей на транспортном военном судне назад в Соединённые Штаты². По описаниям пережитого репатриантами я собрал немалую информацию о китайских коммунистических методах достижения признаний и перевоспитания и был убеждён, что этот процесс порождал некоторые существенно важные человеческие проблемы; но практические соображения и требования военной ситуации не позволяли изучать их с необходимой глубиной и тщательностью. Тогда я думал, что с самыми важными вопросами лучше всего было бы разбираться, работая с людьми, которые прошли через «исправление» непосредственно в самом Китае.

Тем не менее, я прибыл в Гонконг без каких-либо ясных намерений осуществить это обстоятельное исследование. Я планировал только краткую остановку по пути из Токио назад в Соединенные Штаты после того, как прожил на Дальнем Востоке почти два года в качестве штатного психиатра военно-воздушных сил в Японии и Корее. Но планы могут меняться; и такая перемена иногда служит выражением внутреннего плана, ещё не вполне осознанного самим планировщиком. Таким образом, пока я был в Гонконге, я решил провести некоторые научные изыскания по предмету, казавшемуся столь важным.

Как только я этим занялся, то обнаружил, что ряд западных ученых и дипломатов, находящихся там, задали себе такие же вопросы. Они были потрясены результатами программ идеологической обработки, применяемыми в материковом Китае. Они рассказывали мне о западных миссионерах, которые приезжали в Гонконг после сенсационных «шпионских» признаний в тюрьме, чрезвычайно сильно сбитые с толку в отношении того, во что они верили; о молодых китайских студентах, нарушающих самые священные заповеди своей культуры, публично осуждая родителей; об (7:) известных профессорах с материка, отказывающихся от своего «преступного» прошлого, даже переписывающих свои академические книги с марксистской точки зрения. Мои западные знакомые были и встревожены, и увлечены этими событиями, и одобряли мой интерес к данной проблеме. По моей просьбе они устроили мне встречи с несколькими людьми из числа похожих на тех, кого они описывали.

Воздействие этих первых встреч было не из тех, что легко забываются: пожилой европейский епископ, наклоняющийся вперёд в больничной кровати, так глубоко поражённый могуществом тюремной программы "исправления мышления", через которую он только что прошёл, что способен только осудить её как «союз с демонами»; молодая китайская девушка, всё ещё потрясенная групповой ненавистью, направленной против неё в университете в Пекине, и при этом всё же сомневающаяся, не проявила ли она эгоизм, уехав оттуда.

Я понял, что эти два человека прошли через наиболее фундаментальные китайские программы "исправления мышления"; и что эти программы были гораздо более мощными и всеобъемлющими, чем те модификации, которые применялись к войскам Организации Объединенных Наций в Корее. Я также понял, что Гонконг предлагал уникальную возможность изучения "исправления мышления", хотя, как это ни удивительно, никто не воспользовался этим преимуществом. Я занялся поисками средства остаться там, чтобы предпринять длительное и систематическое исследование данного процесса; и с помощью двух исследовательских грантов моё пребывание в Гонконге затянулось на семнадцать месяцев волнующих психиатрических изысканий.

Примечания

Глава 1 (3-7) (485:)

^1. Edward Hunter, Brain-washing in Red China, New York, Vanguard Press, 1951.

² Robert J. Lifton, “Home by Ship: Reaction Patterns of American Prisoners of War Repatriated from North Korea,” American Journal of Psychiatry (1954) 110:732-739. Эта книга не затрагивает вопросы военного применения "исправления мышления" к западным жителям. Многие ценные работы по данной теме могут быть найдены в содержании и ссылках следующих трех симпозиумов: “Methods of Forceful Indoctrination: Observations and Interviews,” Group for the Advancement of Psychiatry, Symposium No. 4, July 1957; “Brainwashing,” The Journal of Social Issues (1957) XIII, No. 3; и “Communist Methods of Interrogation and Indoctrination,” Bulletin of the New York Academy of Medicine (1957) 33:599-653. Эдгар Х. Шайн (Edgar H. Schein) сделал особенно всестороннюю работу с американскими военнопленными (“The Chinese Indoctrination Program for Prisoners of War: A Study of Attempted 'Brainwashing',” Psychiatry (1956) 19:149-172), также как Хинкль и Вольф (Hinkle and Wolff) (“Communist Interrogation and Indoctrination of 'Enemies of the State',” Archives of Neurology and Psychiatry (1956) 76:115-174).

[1] Констелляция (лат. con — вместе с, stella — звезда, в астрологии — взаимное расположение звёзд на небосводе) — взаимодействие сосуществующих факторов, стечение обстоятельств, влияющих на характер течения представлений. Также обозначает комплекс эмоционально окрашенных представлений (преим. подавленных). — Прим. научн. ред.

[2] В оригинале использовано понятие “beliefs”, которое часто (практически всегда) переводится как «убеждения». В своих переводах и переводах под моей редакцией я предпочитаю смысл «верования», лишь иногда по контексту добавляя «и убеждения». Реально люди руководствуются в основном именно верованиями (отнюдь не только религиозными), и именно поэтому во многом возможно эффективное «исправление мышления», представляющее, как убедится читатель, манипулятивно-насильственную смену одних верований на другие. То, что на русском языке можно было бы точно определить как «убеждения» — вещь чрезвычайно редкая среди людей. В любом случае, чтобы не заниматься бесконечным самообманом, желательно употреблять более точные, более отвечающие реальному положению термины. Кроме того, основное значение английского понятия “belief” — именно «вера», «верование». — Прим. научн. ред.

[3] Лингва франка (lingua franca) — язык, используемый людьми из разных стран (часто в области коммерции). — Прим. научн. ред.

Главная Содержание Карта Онтокритика (блог) Поиск по КОРНИ-проекту
Сделано в проекте КОРНИ для приватизации своей жизни: Я — человек: самоизобретение, самопроизводство, самоэксплуатация. Онтокритика: прагматический инструмент себяведения и себявладения

Технология «промывки мозгов»: Психология тоталитаризма

«Исправление мышления» и психология тоталитаризма: Исследование «промывания мозгов» в Китае