Религиозные организации и психотерапия

Д. Г .Трунов

В этой статье я хочу взглянуть на деятельность религиозных организаций (так называемых “сект”) с точки зрения тех психотерапевтических возможностей, которые присутствуют в них и привлекают туда людей. Но прежде чем говорить о психотерапевтических возможностях, необходимо обозначить, какие психотерапевтические цели при этом я буду иметь ввиду. Если обратиться к целям психотерапии вообще, то мы встретимся с массой вариантов, поскольку разные школы по разному представляют себе эти цели: социальная адаптация, коррекция эмоционального состояния или поведения, осознание, катарсис, личностная интеграция и другие. Однако далеко не все из этих целей имеют ценность для обыденного сознания. Поэтому сейчас (в рамках этой статьи) дело не в том, чтобы определить, какая цель является более “правильной”, а в том, чтобы обозначить цель, которая согласуется с ценностями обычного “среднего человека”.

В связи с этим вслед за неофрейдистами я предлагаю считать таким универсальным психотерапевтическим мотивом стремление человека к уменьшению одного неприятного чувства — некой неосознаваемой тревоги. Карен Хорни называла её “базальной тревогой” и связывала с отсутствием ощущения безопасности, а Эрих Фромм — со страхом изоляции и одиночества. На мой взгляд концепция избегания такого рода тревоги и чувства одиночества наиболее продуктивная для прояснения темы этой статьи. Исходя из этого, под психотерапевтическими возможностями я буду понимать условия, создаваемые в религиозных организациях, или специальные мероприятия, которые облегчают жизнь человека, формируя у него чувство защищенности и общности с другими людьми.

В этой статье речь будет идти об “ориентированных на Восток” религиозных организациях: относительно знакомом мне Международном обществе Сознания Кришны (ISKCON) и менее знакомой другой религиозной организации — АУМ Синрикё. Естественно, что другие религиозные течения и секты более тоталитарного или более открытого и свободного типа не лишены большинства из описанных ниже особенностей.

Сразу хочу отметить, что я продолжаю развивать мысль, которая была уже выражена в другой моей статье: люди приходят в секты чтобы удовлетворить свои естественные человеческие потребности[1]. И я сознательно не встаю на точку зрения, предполагающую, что в сектах имеются специальные средства “кодирования”, которые “изменяют людей настолько, что они становятся психологически зависимыми”. Думаю, что в сектах и без “программирующих средств” имеется достаточное количество благоприятных факторов, которые могут сделать некоторых людей в буквальном смысле счастливыми и потому нуждающимися в этих организациях. Я не считаю себя апологетом какого-либо культа, я также не причисляю себя к противникам сект, моя позиция скорее наблюдательная, и я не спешу с категоричными выводами[2].

Переступая порог храма — становясь членом религиозной организации, — новичок попадает в необычайно теплую и душевную атмосферу, которая сама по себе создает необходимое ему чувство защищенности. Эта атмосфера (“все свои”) напоминает отношения участников психотерапевтической группы на первой стадии групповой динамики, когда между людьми начинают складываться доверительные взаимоотношения и появляется некая первичная сплоченность.

Человек, по каким-то причинам чувствующий себя неадекватным в окружающем его обществе (“не от мира сего”), не принятым из-за своих личностных, психических, физических или других особенностей, получает огромное облегчение в среде людей, исповедующих другие (относительно тех, что бытуют в “миру”) ценности, в среде, где неадекватность и необычность, напротив, оцениваются. Поскольку священное в религии противопоставлено мирскому, то симптомы социальной дезадаптации интерпретируются как доказательства “избранности”. Ощущение особенности, инакости (“не такой как все нормальные люди”), приобретает здесь позитивное содержание: невозможность жить среди “нормальных людей” является признаком “духовной продвинутости”. В этом смысле для многих людей религиозное общество выполняет роль “клуба знакомств” или “клуба по интересам”, поскольку посещение собраний и “программ” — это удобный способ познакомиться и провести время с близкими по духу людьми.

Атмосфера необычности усиливается благодаря экзотическому аромату, сопровождающему практически все виды деятельности верующих, особенно это характерно для не вписывающихся в наши культурные стереотипы восточные конфессии: их ритуалы, оформление помещений, пища и т.д. Человек буквально погружается в другой мир, мир сказки и мифа (или, может быть, сна), где исполняются желания, недостижимые в реальности. “Я прикасаюсь к чему то особенному, потустороннему. Я попал сюда не случайно. Значит я достоин быть посвященным в некую тайну”. Чувство неполноценности перед окружающими превращается в чувство превосходства, чувство страха перед ними — в чувство жалости к ним и гордости за себя. “Я обладаю знанием, о котором обычные люди даже не подозревают. Как они мелки по сравнению со мной!”.

Описанная выше обстановка создает идеальные условия для самовыражения — выражения своих чувств и способностей. Человек начинает ощущать себя именно “свободным”, поскольку степень свободы, предоставляемая религиозным обществом, для многих людей значительно превосходит степень свободы, которую они имели “в миру”. Человек может проявить себя в самых разнообразных и даже очень необычных для него качествах, что практически невозможно в домашнем или другом окружении, так как близкие и знакомые уже имеют устойчивое представление и планы по поводу этого человека и скорее всего не собираются их менять. Напротив, члены общины воспринимают человека относительно непредвзято и предоставляют ему творческую свободу, ограниченную, конечно, концептуальными рамками данного религиозного течения. Широта этих рамок может быть различна в зависимости от того или иного учения, но, еще раз повторюсь, как бы ни были узки эти границы, в некоторых случаях они намного шире возможностей, предоставляемых человеку его “мирским” окружением.

Так ISKCON, на мой взгляд, предоставляет намного больше возможностей для самовыражения, нежели АУМ Синрикё. Если у последователей Асахары путь к их цели достаточно регламентирован, то вайшнавы (члены ISKCON) имеют массу вариантов поклонения Кришне. Образ Кришны — идеальный экран для личностных проекций. Я думаю, что это один из немногих существующих в настоящее время культов, обладающих такой универсальностью. В своих небесных и земных деяниях бог Кришна проявил себя в самых разных ролях: он был ребенком, любовником, воином, мудрым философом, творцом Вселенной и т.д. Он имеет множество воплощений космического и земного масштаба, с разными характерами: гневный и великодушный, хитрый и справедливый, озорной и строгий. Его “игры” (термин вайшнавов) могут удовлетворить практически любой вкус и стать объектом для выражения самых разнообразных чувств. Сентиментальная женщина, умиляющаяся проделками маленького Кришны, молодой человек, плененный победами воина-Кришны над многочисленными демонами, или сухой философ-интеллектуал, изучающий Бхагавад-Гиту, — одинаково “угодны” Кришне, так как их мысли заняты его многочисленными проявлениями.

Относительная свобода, предоставляемая верующему, обусловлена также разнообразием видов работ, которые могут осуществляться внутри и за пределами храма: приготовление пищи, оформление и ремонт, издание и распространение литературы, уборка помещения, бухгалтерская и канцелярская работа и даже театральные постановки. При этом все эти должности в каком-то смысле равнозначны, и статус уборщика помещения нисколько не ниже статуса какого-нибудь “специалиста”. (Напротив, уборка алтаря, например, — это особая привилегия.) Я думаю, что в религиозной общине вайшнавов могут найти себя представители практически любой профессии, главное — “делать это для Кришны”. Кстати, именно это условие придает любой деятельности внутреннюю мотивированность и побуждает человека относиться к своей работе очень ответственно и “с душой”(что не очень часто наблюдается в обычной жизни).

Посвящение результатов своих трудов богу очень мощный психотерапевтический фактор. В первую очередь, человек освобождается от тревоги, связанной с принятием любого ответственного решения и ценностными сомнениями типа “правильно я поступаю или нет”. По этому поводу вспоминается одна из самых скандальных идей, за которую больше всего критикуют Бхагавад-Гиту[3] и, как это ни парадоксально, благодаря которой Бхагавад-Гиту можно считать “психотерапевтическим произведением”.

Повествование начинается с того, что воин Арджуна увидел противников, с которыми ему предстоит сразиться в битве, и узнал в них своих родственников. Не зная, как ему поступать, Арджуна впадает в настоящее отчаяние, которое сопровождается массой психосоматических симптомов. “Я больше не могу устоять на ногах. Я больше не владею собой, и в голове у меня все путается...” (БхГ: 1, 30. С. 69), — это только часть, из того “на что жалуется” Арджуна своему другу и возничему Кришне. В ответ на это Кришна рассказывает ему о причинах его страданий, об устройстве мира и, в конце концов, открывается ему как самый величайший из всех богов, которым поклоняются люди: “Оставь все другие религии и вручи себя мне. Я избавлю тебя от всех последствий твоих греховных поступков. Не страшись ничего” (БхГ: 18, 66. С. 799). Это благословение, звучащее как итог Бхагавад-Гиты, окончательно освобождает Арджуну от сомнений, и он принимает решение сражаться, поскольку, по словам Кришны, чтобы не делал человек, если он будет это делает с мыслью о Кришне, он будет спасен. В своих последних словах Арджуна демонстрирует свое полное выздоровление: “О безгрешный, о дорогой Кришна, мои иллюзии рассеялись. Твоею милостью память моя восстановлена. Теперь я тверд и свободен от сомнений и готов действовать согласно твоим наставлениям” (БхГ: 18, 73. С. 805).

Другой эффект посвящения своей деятельности богу состоит в том, что человек начинает ориентироваться главным образом на процесс, а не на результат, который теперь целиком и полностью зависит от замысла и воли бога. В этом случае говорят, что человек перестает “привязываться” к результатам своего труда. Психотерапевтический эффект проявляется в том, что случаи неудачи он переживает менее эмоционально, с большим принятием и смирением, поскольку “так было угодно Богу, а пути его неисповедимы”.

Как уже говорилось, свобода в религиозных обществах относительна и допускается только в рамках концепции данной конфессии. Э.Фромм в своей книге “Бегство от свободы” показал необходимость этих ограничений для уменьшения тревоги и чувства одиночества[4]. По его мнению, человек ищет власть, которая будет регламентировать его жизнь (глобально, например, в выборе смысла жизни, или более детально, например, в выборе распорядка дня) и, тем самым, освободит его от личной ответственности — ответственности за принятие собственного решения. “...Я уже не вижу, в чем мой долг, укажи мне верный путь. Теперь я твой ученик, поручаю тебе мою душу. Прошу научи меня” (БхГ: 2, 7. С. 91)[5].

Представлять же эту власть должен человек особый — человек, которому можно доверить себя, свою судьбу, который знает, каким путем надо идти. Такого человека найти нелегко, таким человеком не может быть “случайный прохожий”, назвавший себя “гуру”, он должен доказать свое право на то, чтобы учить людей.

На первый взгляд, главный критерий, по которому должен оцениваться учитель, это его компетентность. Говорят, что “настоящий учитель должен знать ответы на все вопросы”. Тем не менее в большинстве религиозных организаций учителями, или руководителями, являются не самые образованные, а самые авторитетные. Именно “авторитетность”, а не эрудиция учителя дает ему право быть духовным наставником.

У вайшнавов авторитет учителя связан с понятием преемственности, которая означает, что слова гуру, его поступки являются продолжением воли его учителя, который является таким же авторитетным, то есть продолжателем преемственности, восходящей своими корнями к богу. Вайшнавы считают, что знания, идущие по “цепи преемственности” — абсолютны, и они не могут быть искажены.

В других организациях “учителя” сокращают этот путь до минимума и провозглашают себя непосредственными приемниками бога, то есть мессией. В своих книгах Асахара не говорит прямо о том, что он является воплощением бога, но видеокассеты, распространяемые этой организацией, демонстрируют “серьезные дискуссии”, где некие ученые-японцы, опираясь на разные священные писания, в том числе на Библию, доказывают, что Асахара ни кто иной, как Иисус Христос.

Практически не важно, что говорит учитель, если его авторитет доказан, в любом случае — он говорит от имени бога. Точнее, если учитель авторитетен, то важным является все, что он скажет или сделает, даже если это не логично, глупо, плохо или аморально с мирской точки зрения. Поэтому в любой религиозной организации уделяется особое пристальное внимание доказательству авторитета своего наставника[6].

Противники сект часто сетуют на то, что руководители этих организаций заставляют людей поверить в себя каким-то особым способом. Я думаю, подтверждение авторитета учителя необходимо не только руководителям религиозной организации (или неким “стоящим за ними службам”). В первую очередь это нужно самим рядовым членам организации. Нет надобности “запугивать” их или что-то им насильственно “внушать” или навязывать. Уверование происходит прежде всего из-за естественной внутренней необходимости человека в присутствии рядом с ним некой особенной личности, но не только для того, чтобы иметь возможность следовать за этой личностью в правильном направлении. Это внешний, рациональный мотив. Менее осознанная мотивация состоит в том, что благодаря такому соседству человек сам начинает чувствовать себя особенным. Я бы это назвал опосредованным повышением самооценки.

По мнению Э.Фромма, анализирующего чувство “слепого восхищения” властным авторитетом, у этой “иррациональной сверхоценки” имеется две функции: во-первых, она подавляет болезненное и опасное для индивида чувство ненависти к стоящему над ним руководителю, а во-вторых, смягчает чувство униженности, связанное с подчинением. “В самом деле, если мой господин так удивителен и прекрасен, то мне нечего стыдиться в моем подчиненном положении; я не могу с ним равняться, потому что он настолько сильнее, умнее, лучше меня...”[7]

Еще один механизм: вера в руководителя опирается на все то хорошее, что человек получил для себя в среде верующих. Он готов поверить в натянутые доказательства только для того, чтобы сохранить этот мир, в котором он так прекрасно себя чувствует. Таким образом, вера в авторитет учителя поддерживается прежде всего изнутри и является для человека необходимым фактором для поддержания внутреннего равновесия и устранения неприятных чувств.

В авторитарной организации руководитель располагается вверху пирамиды, а от него по нисходящей простирается иерархия учеников-последователей. Эта жесткая ступенчатая структура не является исключительно плодом властолюбивых фантазий руководителей, как это обычно представляют[8]. Она необходима всем членам организации и потому поддерживается сама собой, без усилий со стороны. Иерархия, ступенчатость создает ощущение стабильности. Как в армии, где через определенное количество лет человек получает очередное звание. Для каждой ступени в этой иерархии есть определенные нормы (теперь приходит на ум сравнение с тарификационной системой, существующей в государственных организациях). Спустя некоторое время новичок становится “бывалым” в глазах новых людей, теперь он может быть выше их и чувствовать себя “маленьким учителем”. Уже само по себе пребывание в рядах секты повышает престиж. Если же человек при этом еще активно действует, то он может сделать настоящую религиозную карьеру. Так “маленький человек”, чувствовавший себя неуютно в большом и недружелюбном обществе, становится большим человеком в маленьком, но поддерживающем его сообществе.

Одним из самых эффективных и распространенных способов самоуспокоения и избежания тревожных сомнений является опора на традицию. “Чем древнее, тем истиннее”, “раньше было лучше”. На этой почве наблюдается постоянная идеологическая борьба: руководили религиозных организаций пытаются доказать свою причастность традиции и продемонстрировать свои древние корни, а их противники (в том числе представители других конфессий) пытаются это опровергнуть. Естественно, что и те и другие могут прибегать к удобным фальсификациям, считая видимо, что существует “ложь во благо”.

Например, около 14 лет назад, еще в советское время, газеты писали об ISKCON как об организации специально созданной ЦРУ против Советского Союза. Сегодня существуют более “интеллигентные” варианты. Например, один исследователь культов с пренебрежением заявил, что эта организация была создана в Америке по замыслу одного человека, приехавшего из Индии. Это действительно так, но при этом он сознательно не упомянул (просто это было не в его интересах), что традиции этого культа уходят в глубь веков настолько, что такими традициями вряд ли могут похвастаться другие конфессии[9]. (Что же касается некоторых организационных моментов этого религиозного течения, которые подверглись модернизации, то это естественное требование времени, это обычная “социальная адаптация”.).

Можно с уверенностью сказать, что признание традиционности явно не на руку противникам любой “поднимающей голову” религиозной организации. В 1993 г. некие люди, назвавшие себя “общественно-христианскими доброжелателями” писали в листовке о движении “Харе Кришна” как о “нашествии враждебных всем нам сатанинских сил” и не жалели острых слов[10].

АУМ Синрикё связывает свои традиции с одной из ветвей буддизма. Но все дело в том, что буддийских сект довольно много, поэтому одной из главных тактических задач Асахары была необходимость в обособлении, выделении своей организации из числа других, имеющих ту же идеологическую основу. Позволю себе немного отвлечься и прокомментировать некоторые тезисы, с помощью которых Асахара дает понять, что его путь особенный.

В предисловии к одной из своих книг он пишет, что ему пришлось очень много заниматься самостоятельно и благодаря этому он открыл свой метод достижения того, чего достиг Будда. “Когда я достиг этой ступени, я понял, что “Стадии...”, которым учил Будда Сакьямуни, были на самом деле путем к достижению Освобождения. Это была та же самая практика, что и мой метод. Было немного жаль, что я не узнал её ранее, но я не мог ничего поделать, так как даже буддийские ученые не знали ее” (курсив мой. — Д.Т.)[11]. Всего три предложения, а как много сказано, сколько намеков: (1) Асахара самостоятельно, без посторонней помощи смог достичь того же, что и Будда; (2) ему можно поклоняться как самому Будде, а не как одному из многочисленных учителей-буддистов; (3) Асахара как независимый эксперт перепроверил практику Будды и сказал, что она верна, что, естественно, относится и к его методу;  (4) его метод известен только ему, это особый “тайный путь”; (5) тот, кто с пренебрежением отнесется к предоставленной сейчас возможности последовать этому пути, когда-нибудь пожалеет об этом.

Другую книгу Асахары предваряет мысль (высказанная от имени издателей) о том, что до настоящего времени “учение Будды Сакьямуни передавалось полностью искаженным”, и именно Асахара “распространяет абсолютную Истину”[12]. Таким образом, Асахара представлен одновременно и как новатор (так как открыл то, чего не знают другие), и как истинный ортодокс (поскольку пришел к тому же, что и Будда). Такое сочетание нового и “забытого старого” удовлетворяет как людей ищущих что-то “свежее”, так и тех, кто верит в то, что раньше мир был мудрее[13].

Во всех более или менее серьезных учениях имеются регулирующие принципы (термин вайшнавов) — набор действий, “необходимых для духовного продвижения ученика” и обычно представляющих собой разного рода воздержания. Внешне может показаться, что они выполняют сугубо ограничительную функцию. На самом деле они имеют большое психотерапевтическое значение для человека, их придерживающегося. Набор принципов — это своего рода интериоризированный руководитель, “царь в голове”. Его присутствие — то есть регулярное выполнение взятых на себя обязательств — создает ощущение стабильности “Я” и уверенности в себе. Напротив, отсутствие “стержня”, “рамок” и связанная с этим неустойчивость и расплывчатость границ “Я” вызывают внутреннюю тревогу и неверие в свои силы, страх перед неизвестностью и неопределенностью своей “природы”.

На первых порах количество и интенсивность принципов подчинена все той же иерархии. Вначале их немного и они достаточно просты в исполнении. В дальнейшем, если человек хочет подняться выше, он берет на себя более жесткие обязательства. (Какими ограничениями богата жизнь руководителей мне не известно.)

В основу регулирующих принципов положены мировоззренческие концепции, которые не так уж далеки от житейских представлений о психической жизни человека и её идеалах. Те же оппозиции “разум — чувства”, “душа — тело”, только поставленные строго вертикально и доведенные до непримиримой борьбы между “божественной” и “низменной” природой, происходящей внутри каждого человека. Цель этой борьбы — отчуждение от собственных чувств и “инстинктов”, смущающих ум, отвлекающих человека от чего-то более важного для него[14].

“Чувства вызывают страдания, и для того чтобы не страдать, надо избавиться от чувств”, — эта идея характерна практически для всех восточных религий, опирающихся на понятие “кармы”. Однако и житейскому (не религиозному) сознанию она достаточно близка и созвучна. Ограждение своих страстей непроницаемым барьером, умение их не чувствовать и связанные с этим спокойствие, невозмутимость, уверенность в себе — эталоны, которые имеют ценность и в религиозном, и в “нормальном” обществе[15].

Особое средство для продвижения человека по пути, проповедуемом религиозной организацией — это мантры. Произнесение текстов на непонятном экзотическом языке, вероятно, имеют разные уровни воздействия на человека. Не хочу опровергать или защищать различные метафизические и “биоэнергетические” толкования, не хочу также видеть в мантрах “средство для зомбирования”, коснусь лишь психотерапевтического аспекта. Инакость текста, его отдаленность от обыденного языка помогает отвлечься человеку от окружающего его мира, полного забот и каких-то неприятных событий, и оказаться в мире другом[16]. Метафоры “очищения” и “освобождения” наглядно выражают эту внутреннюю желаемую метаморфозу. Многократным повторением мантры человек буквально заглушает свою внутреннюю речь. Он как бы заполняет свое сознание “правильными” звуками и образами, не пуская в него тревожащие или нежелательные мысли. И такая внутренняя “опора для ума” не является чем-то внешне навязанным типа гипноза или кодирования. Это добровольное обучение саморегуляции, в которой данный человек нуждается; это просто более эффективная аутогенная тренировка — тренировка умения не думать о проблемах, не чувствовать тягостных мыслей.

Совместное пение мантр обогащается другими психотерапевтическими факторами. Например, чувство общности, создаваемое единым ритмом, едиными словами, необычайно целительно, поскольку возвращает человеку ощущение гармонии с окружающим миром. Отношение людей друг к другу в этот момент теряет всякую противоречивость, они становятся братьями.

Многократное повторение одних и тех же звуков, вначале медленное, затем быстрое естественно, незаметно и без насилия, ускоряет внутренний ритм, повышает тонус поющего человека, создает эффект прилива энергии. У вайшнавов существует множество разных песен, поющихся на разные мотивы. С помощью них человек может выразить самые разнообразные оттенки своего настроения. При этом физическое выражение эмоций облегчается действиями, производимыми во время пения: вначале человек просто хлопает в ладоши, потом пританцовывает, а затем включает в процесс все тело. Эмоциональный и физический катарсис (опять “очищение”) — это то, что активно использует религиозная традиция и современная психотерапия.

Ограничения, воплощенные в “регулирующих принципах”, органично сочетаются со свободой эмоционального и физического самовыражения, реализуемой на “программах” и праздниках. Это строгость и “карнавал”, заключенные в единый и непротиворечивый контекст. В частности, такая гармония наглядно проявляется у вайшнавов в их отношении к пище. Здесь явные диетические ограничения компенсируются легитимированным удовольствием, получаемым от принятия вкусной и обильной (но освященной) пищи.

Любая религия, любой культ опираются в своей деятельности на некое учение, знакомство с которым происходит постепенно и методично. Индоктринация — это одно из универсальных (не только в религиозном смысле) психотерапевтических средств. Говоря мягче, это обычное просвещение, то есть более или менее навязчивое, чаще в виде устной проповеди или текста, знакомство человека с картиной мира, которой придерживается данная конфессия. Психотерапевтический смысл просвещения опирается на тезис: как человек представляет себе мир, так он к нему и относится. В прагматическом, приземленном смысле религиозные учения неплохо оправдывают нежелание решать некоторые житейские проблемы (семейные, материальные, профессиональные и т.п.).

Главное средство индоктринации — это проповедь. Конечно, ни о какой “метапозиции”, которая присуща словосочетанию “картина мира”, в проповеди не может быть и речи. На то она и проповедь, что не предполагает альтернативные взгляды, разве что в качестве их антирекламы. Категоричность и безапелляционная уверенность — неотъемлемый атрибут любой религиозной проповеди. Это одновременно то, за что её можно критиковать, и то, что является важнейшим психотерапевтическим фактором. Слушателю не нужна научная полемика, ему надо просто знать, “кто я, откуда и куда я иду?”. Нет более безумного и ужасного состояния, чем восприятие мира, неорганизованное в какую-нибудь систему, пускай даже самую примитивную. Разного рода “здесь-и-теперь-осознавания”, попытки “отвлечься” от своих концепций с последующим получением удовольствия от “непосредственности бытия” — это “детские опыты” по сравнению с настоящей встречей с Бытием в его Прошлом, Настоящем и Будущем. (Естественно, я об этом говорю лишь теоретически, и любой “продвинутый практик” может при желании поставить меня на место.) Я думаю, человек не зря тревожится и бежит от встречи с Миром, так как для него это скорее всего миром не кончится. Однако я также думаю, что этой встречи никогда и не будет, поскольку человек уже достаточно надежно защищен от нее. Думая о чем-то экзистенциальном, человек способен переживать лишь разную степень тревоги или страха, но не “ужас” героя Набокова из одноименного рассказа. В такие моменты ему на помощь приходят философские мифологемы, предлагаемые разными религиозными учениями.

Переживание страха смерти — своего будущего исчезновения, — пожалуй, главное из таких экзистенциальных чувств, расположенное в фокусе концептуального укрощения. Так ощущение ничтожества перед лицом смерти превращается в иллюзию победы над ней, идея уничтожения — в идею перерождения. Одним из восточных методических приемов является описание того, что происходит с человеком во время смерти и после нее. Тибетская книга мертвых — воплощение буддийских представлений о смерти — это подробное изображение процесса смерти, разделенное на стадии и снабженное рекомендациями о том, как надо действовать в каждый момент. Благодаря этому человек четко знает (или верит в то, что знает), что с ним будет дальше. Разве это не психотерапия?

“Жизнь после смерти”, засвидетельствованная очевидцами или воссозданная из древних писаний, — предмет неподдельного, жизненного интереса. “Если я не умру, то где я тогда буду?” Литература от АУМ Синрикё и ISKCON спешит ответить на этот вопрос, разворачивая перед читателем “всю Вселенную”, её разнообразие миров и планет (конечно, не в свете современной астрономии). Многомерный и многоуровневый потусторонний мир, предлагаемый многими восточными учениями, хотя и сложнее привычного для христианского мира разделения на рай и на ад, тем не менее для части западных людей становится более привлекательным. Жесткая дилемма “Куда я попаду — в ад или в рай?”, начинающая тревожить все сильнее и сильнее приближающегося к своей старости западного человека, не имеет места на Востоке. Вайшнавы верят в то, что помимо адских планет существует огромное количество райских планет и планет “с нормальными условиями обитания” (чуть получше, чем у нас на Земле), куда можно попасть после смерти. В конце концов, совсем не обязательно попадать на планету самого Кришны, можно жить на других планетах, возможно ниже рангом, но тоже хороших, где правят святые люди и мудрецы. А для того, чтобы карма не занесла тебя на адские планеты, достаточно только соблюдать регулирующие принципы.

Отношение к смерти — водораздел между восточным и западным мироощущением. С одной стороны — суетящийся и прогрессирующий Запад, а с другой — невозмутимый и застойный Восток. Кто-то выбирает одно, а кто-то другое[17].

Идея кармы — канва буддийского миросозерцания — это психотерапевтическая ловушка, напоминающая мне небольшую, но уютную клетушку, в которой можно неплохо жить, оплачивая отсутствие тревог и волнений отказом от своих “прогрессистских фантазий”. Не такая уж и большая цена (по восточным меркам). “Окружающий мир не совершенен” — это признают и на Востоке, и на Западе. Но его не надо переделывать, от него надо освобождаться. Не суетиться, пытаясь все свои дела сделать за одну короткую жизнь, а выполнять некие предписанные действия и терпеливо ждать следующего воплощения как награды, как свидетельство “повышения”. Неприятности же и коллизии судьбы — это естественный ответ на действия человека в прошлом. В этом случае на Востоке нет места для депрессии, изматывающей западной рефлексии и бесполезных не имеющих ответа риторических вопросов: за что? почему? и пр. В буддийской традиции никогда не могла бы появиться на свет библейская Книга Иова: идея предопределенности и предначертанности, выраженная в многозначительной фразе “значит так надо было”, вряд ли бы удовлетворила её главного героя. Изменить свое будущее восточный человек может не торопясь, выполняя то, что “предназначено его кармой”. Не выпрашивать у кого-то, не пытаться задобрить некоего главного господина, а исполнять Закон.

У поклонников Кришны рядом с идеей кармы “мирно сосуществует” несколько противоположная ей идея богасамая характерная, хотя и не универсальная для всех религий идея, — и это значительно увеличивает психотерапевтические возможности учения вайшнавов. Хочу предупредить, что мои дальнейшие короткие размышления на тему идеи бога не являются обсуждением вопроса о существовании бога или его эквивалента. Сейчас меня интересует психотерапевтическая роль этой идеи для человека.

Образ бога — это вызванная своей экзистенциальной необходимостью гарантия стабильности и справедливости. “Должен же кто-то всем управлять!” — восклицает человек, не желающий видеть мир “покинутым”.

В масштабах индивида бог — это идеальный собеседник, всегда и в любых условиях способный выслушать понять и простить его. И хотя верующий человек иногда может чувствовать, что ему не хватает общения с людьми, он никогда не будет страдать от одиночества. Обращение к богу заменяет ему общение с другими людьми — не только с друзьями, но и теми, с кем он находится в конфликте. Человек может не вступать в тревожные выяснения отношений с близкими, он попросту уходит от контакта с человеком и вступает в контакт с богом. Верующий человек может не извиняться перед окружающими, он просит прощения у бога. Ему так удобнее: мысленно обращаясь к богу не надо унижаться перед реальным человеком, к тому же во время молитвы можно найти своим поступкам массу оправданий, которые никогда бы не принял живой человек. Очевидно, несмотря на призывы Христа (Мф: 5, 23-24), “примирение с братом” своим требует большей силы духа, чем “приношение дара” всевышнему. Просьба о прощении перед лицом бога вполне заменяет прощение перед лицом человеческим.

Идея бога в религиозных организациях является главной идеей, которая призвана объединить под своим флагом как можно больше людей. При этом стремление к объединению, общности с другими людьми чаще всего стремится достигнуть мирового масштаба. В основе навязчивых призывов к “распространению учения” и постоянных проповедях, возможно, лежит не только стремление “осчастливить” человечество, но и, например, желание отделаться от собственных сомнений в истинности исповедуемого учения, поскольку уверенность в правильности своих действий, в незыблемости учения обычно доказывается масштабами его распространения. К этому можно добавить, что чувство защищенности, возникающее при растворении “Я” в “Мы”, невыделении себя из окружающих (“как все”), прямо пропорционально количеству людей, вовлеченных в единую деятельность.

Другая сторона этого процесса состоит в том, что идея бога или любая другая общая идея не только объединяет “близких по духу” людей. Эта же идея разделяет их с “чужими”, раскидывает по разные стороны баррикад. Доброжелательное отношение к “своим” контрастирует с негативным, а порой с крайне негативным и непримиримым отношением к “чужим” — мирянам или представителям других конфессий. “Думайте ли вы, что я пришел дать мир земле? Нет говорю Я вам, но разделение” (Лк: 12, 51); “...не мир пришел Я принести, но меч” (Мф: 10, 34), — эти слова одинаково актуальны для любых религиозных объединений. Что они означают? Призыв к борьбе или знак отмирания родовых связей, проявление естественной “внутривидовой агрессивности” (Конрад) или что-нибудь еще? Каждый человек волен интерпретировать это “разделение” и этот “меч” по-своему, я вижу в них прежде всего буквальный смысл…

Итак…

Любое религиозное общество располагают богатыми психотерапевтическими возможностями. Говоря о мотивах вступления людей в религиозные организации, нельзя не учитывать это.

Основной психотерапевтический фактор религиозной общины — атмосфера поддержки и стабильности — нечто противоположное непредсказуемости, агрессивности и даже жестокости внешнего мира.

Достигнутые ощущения безопасности и эмоциональной общности требует создания защитных сооружений, которые смогут сохранить эти чувства. Все перечисленные выше факторы образуют стены, которые окружают человека. Но это не тюрьма, как это представляется со стороны, а крепость, внутри которой комфортно и уютно, даже если это расходится с привычными житейскими представлениями об уюте и комфорте.

Психологическое воздействие жизни в религиозной организации — не просто результат суммирования эффектов всех этих факторов. Они не только дополняют, но и потенцируют, то есть усиливают действие друг друга.

Ни один из перечисленных выше факторов не является специфическим для какой-либо одной религиозной организации. Возможно, “секты” вообще не придумали ничего нового, поскольку подобные психотерапевтические возможности в той или иной степени присутствуют в различных нерелигиозных объединениях.

Позиция психотерапевта (именно психотерапевта, а не какого-либо другого специалиста), консультирующего человека в связи с его пребыванием в религиозной организации, на мой взгляд должна опираться на следующие принципы:

1. Человек не является “жертвой культа”, он имеет способность и возможность ответственно выбирать те условия своей жизни, которые отвечают его личностным запросам и потребностям. Многие молодые люди осознают это до наступления официального совершеннолетия.

2. Понимание человека, а не судейство, принятие его индивидуальности, а не активная общественная (или, напротив, примиренческая) позиция требуются от консультанта-психотерапевта. Психотерапевт одинаково теряет человека, встает ли он на сторону “заботливых близких” (= общества) или на сторону религиозной организации.

Последовательными задачами психотерапевта в этом случае являются: (1) помощь в понимании и рефлексии тех условий и факторов, которые привлекают человека в этой организации; (2) помощь в осознании мотивов пребывания в этой среде и лежащих в их основе потребностей; (3) обсуждение возможных путей их удовлетворения и, что очень важно, помех (как внешних, так и внутренних) на пути их реализации.


[1]     Трунов Д.Г. Родители, дети и религиозные организации // Журнал практического психолога. 1996. № 4. С. 60–65.

[2]     В качестве примера кардинально противоположного моим взглядам подхода могу указать статью проф. Ю.И.Полищука "Влияние деструктивных религиозных сект на психическое здоровье и личность человека" (Журнал практического психолога. 1997. № 1. С. 93-97), наполненную социально-нормативной лексикой и психиатрической терминологией.

[3]     Бхагавад-Гита ("Божественная песнь") — один из опорных концептуальных источников вайшнавов, представляющий собой главу из древнего индийского эпоса Махабхараты. В советское время было несколько официальных переводов и изданий этого произведения (например, в серии "Библиотека всемирной литературы"). Далее ссылки на главы и страницы даны по изданию ISKCON: Бхагавад-Гита как она есть. "ББТ", 1990.

[4]     Фромм Э. Бегство от свободы. М.: Прогресс, 1989. 272 с.

[5]     Аналогичные просьбы не чужды и официально признанным религиям. В первой главе Корана, например, читаем: "Тебе мы поклоняемся и просим помочь! Веди нас по дороге прямой..." (Коран. Пер с араб. акад. И.Ю.Крачковского. М., 1990. С. 27).

[6]     Кстати, именно эту цель преследовали первые христиане, поместившие в самое начало Нового Завета родословную Иисуса, "сына Давидова, сына Авраамова", подтверждающую его право называться мессией (Мф: 1, 1-17).

[7]     Фромм Э. Бегство от свободы. М.: Прогресс, 1989. С. 143.

[8]     Это настолько древний способ организации взаимоотношений в между людьми, что вряд ли мы найдем его автора.

[9]     Относительно непредвзятое, хотя лишь ознакомительное описание культа индуистского бога Кришны можно в найти некоторых "официальных источниках". См., например: Васильев Л.С. История религий Востока. М., 1988. С. 249–250.

[10]   К слову надо сказать, что изданная недавно Пермской епархией брошюра "Сатанинские культы" ISKCON не упоминает.

[11]   Сёко Асахара. Превзойти жизнь и смерть. М., 1994. С. 7.

[12]   Сёко Асахара. Первый шаг к Истине. Закон вселенной. М., 1994. С. 3.

[13]   Одна из таких "инноваций" Асахары — электронные инициации. Ученик одевает на голову конструкцию, аналогичную той, которую используют врачи при снятии ЭЭГ, и подключает её к источнику импульсов, которые были записаны у Асахары в "состоянии просветления". Видимо предполагается, что мозговая активность ученика будет синхронизироваться в соответствии с поступающими импульсами, и он будет переживать то же состояние, что и сам Асахара.

[14]   Некоторые религиозные секты (например, скопцы) последовательно доводят идею борьбы с чувствами до крайности — они избавляются от органов, возбуждающих эти чувства.

[15]   А такие религиозные термины как "освобождение" и "очищение" успешно употребляется сегодня как в житейском, так и в психотерапевтическом контекстах.

[16]   Практически в любой религии язык священного текста значительно отличается от общеупотребительного языка.

[17]   Попытки синтезировать нечто единое напоминают мне коллаж, который даже при самом профессиональном исполнении оставляет чувство неестественности.