Главная Содержание Карта Онтокритика (блог) Поиск по КОРНИ-проекту
Сделано в проекте КОРНИ для приватизации своей жизни: Я — человек: самоизобретение, самопроизводство, самоэксплуатация. Онтокритика: прагматический инструмент себяведения и себявладения

Границы смысловых рамок и требования реалистического гуманизма

О попытке Н. И. Козлова получить теоретическую и профессиональную индульгенцию

Е.Н. Волков

Наша современность удивительно влюблена во всякую дешёвую серость и лишь бы какое искусство, например, упаковывание соборов или башен и мостов в бумагу. Если можно ВСЁ представить как искусство, то искусство уже нигде нельзя будет найти.

Станислав Лем. Мегабитовая бомба // Компьютерра, 2002, № 7 (432). С. 59

© 2002 Волков Е.Н.

Темы двух статей Н. И. Козлова, предложенных для обсуждения, вполне могли вызвать у психологов, следящих за движением научной мысли, резонный вопрос: что интересного и нового предлагается внести в критику гуманистической психологии К. Роджерса после работ В. Франкла и А. Эллиса[1], а в понимание манипуляции — после работ Е. Л. Доценко[2] и Е. В. Сидоренко[3]? Ответ, который невольно напрашивается после прочтения статей — несть бога и пророка в психологическом отечестве, кроме Н. Козлова. Что ж, это право личности Н. Козлова так воспринимать реальность и так её отображать, и оно нисколько не умаляет права других личностей на критическое отношение к такому манифесту. Я решил воспользоваться этим правом, чтобы представить другой взгляд на понятия «гуманистическая психология», «реальность», «реализм» и «манипуляция», но сначала хочу высказаться о том, что считаю весьма важным в этой дискуссии помимо терминологических и концептуальных разногласий.

Когда я стал обсуждать с некоторыми коллегами их участие в обсуждении представленных здесь статей Н. Козлова, то практически все в первую очередь высказывали серьезные сомнения в целесообразности своего участия именно в этой дискуссии и именно с Н. Козловым. Проще говоря, они не верили, что оппонент будет соблюдать те нормы и правила научной профессиональной дискуссии, которые являются гарантами её осмысленности и продуктивности для соответствующей области знаний, и что он не пытается получить манипулятивными способами совсем иные дивиденды, нежели удовлетворение от совместного поиска истины.

Я тоже разделяю эти сомнения и неверие, в чем прямо признаюсь. Такое отношение закономерно возникает из внимательного чтения книг Н. Козлова и знакомства с Синтон-программой (по её описаниям и программам, по содержанию и характеру упражнений, а также по впечатлениям ряда участников и ведущих). По необходимости мне пришлось прочитать или просмотреть почти все книги «лучшего писателя среди психологов», при этом возникло стойкое впечатление, что книга, собственно одна, ну, от силы две, остальные — аранжировки с вариациями. Есть в моем распоряжении многие методички из Синтон-программы и несколько кассет с видеозаписями тренингов Н. Козлова.

Если кто-то бросит мне упрек, что я лично не участвовал в его тренингах («книги — одно, а тренинги — другое»), то сей контраргумент в данном случае ничего не стоит. Получается, что одно из двух является сознательным обманом («искусной манипуляцией», по авторской терминологии). Любой ответ на вопрос, где Козлов искренний и подлинный — в книгах или на тренингах, ничего не меняет по сути, поскольку не мешает критическому анализу того и другого в любой последовательности. Если сторонникам Синтона по нраву такие «раздвоения», чуть ли не возводимые в доблесть, то это дело вкуса, а не дискуссии. Мне же представляется, что и тексты, и практика Н. Козлова вполне конгруэнтны и целостны с точки зрения реально заложенных в них смыслов и целей. Я как раз уверен, что он воплощает на деле то, что пишет в своих книгах, поэтому по ним вполне можно судить об его деятельности и в качестве психолога-практика.

В то же время приходится констатировать еще одну двойственность, которая присуща этой, все же так или иначе состоявшейся дискуссии: концептуальные построения психолога-практика бывает очень трудно отделить от его личностной реализации в соответствующей деятельности, и это создает особые сложности с соблюдением правила «не переходить на личности». Насколько этому правилу удовлетворяют писания Н. Козлова — вопрос отдельный и очень интересный: я имею в виду немалое количество откровенно презрительных характеристик в его книгах в адрес больших групп людей, не то что там отдельных личностей.

Правило «не переходить на личности» в своем глубинном смысле предполагает — весьма демократически и гуманистически, — что в некоем сущностном смысле личности любых людей имеют нечто принципиально общее, достойное уважения, поддержки и равноправия. Эта исходная фундаментальная общность позволяет рассматривать любое, в том числе и конфликтное, взаимодействие как честное, равноуважительное, субъект-субъектное сотрудничество этих «ядерных» аспектов личностей в деле преодоления ошибок и деструктивных поступков, совершаемых любой «полной» реальной личностью. Именно такое представление лежит в основе техники «Я-высказывания» и в основе принципа отделения людей от проблем в современной конфликтологии. Это же представление, если именно его положить в основу подхода к обсуждаемой проблеме психологического манипулирования, сразу ставит гораздо более четкие и жесткие границы для объектного отношения к человеку. Н. Козлов пошел иным путем, предложив вроде бы наглядные и понятные аргументы практической целесообразности.

Но зададимся вопросом: какая практическая целесообразность для нас практичнее и целесообразнее — та ли, которая состоит в поспешных действиях с объектами (безразлично, неодушевленные ли это предметы, живая природа или одушевленный человек) с помощью средств, просто лежащих ближе всего под рукой и стереотипно привычных или рационализированных в угоду инфантильной энергии примитивных желаний (кратковременный гедонизм по А. Эллису); или та, которая предполагает овладение все более совершенными и адекватными навыками, ориентированными на реализацию именно гуманистического и позитивного потенциала человека, и которая позволяет сознательно отложить сиюминутное удовлетворение многих не самых лучших наших желаний ради получения гораздо более ценных и весомых результатов в несколько более отдаленной перспективе принципиальных и последовательных субъект-субъектных отношений (долговременный зрелый гедонизм по А. Эллису). Если НИК (как величают синтоновцы Н. И. Козлова) с вроде бы искренним недоумением возмущается «бессмысленным» нежеланием девушки отдавать свое молодое упругое тело первому же «естественному» желанию малознакомого юноши, то вполне понятно его возмущение «отсталостью» и «заблуждением» тех психологов, которые не спешат направо и налево быстренько решать проблемы клиентов с помощью манипуляций.

Прошу читателей, уже ждущих от меня прямого перехода к дискуссии, проявить некоторое терпение. История моей сетевой заочной дискуссии с Н. Козловым и синтоновцами насчитывает более трех лет, так что я считаю себя вправе высказаться как можно более развернуто, пользуясь столь подходящим поводом.

Я не испытываю — да у меня и нет поводов для этого — никакой личной вражды или предубеждения по отношению к Николаю Ивановичу и надеюсь, что он это понимает. Однако многое из того, ЧТО и КАК он ДЕЛАЕТ или ЧТО и КАК ДЕЛАЮТ ОТДЕЛЬНЫЕ АСПЕКТЫ его принципиально уважаемой личности, вызывает у меня немало возражений, сомнений и жестких оценок. При этом я не ставлю себе задачу его душеисцеления — трудно представить даже гипотетическую постановку подобной цели по отношению к человеку, написавшему труд «Формула личности». Моя цель — по мере скромных личных возможностей способствовать сохранению и распространению научного критического мышления и разумных гуманных отношений в эпоху поп-(корновой)психологии, «технологий успеха», «Философских сказок» и «Слабого звена». Тексты и деятельность Н. Козлова привлекли меня именно концентрированной выраженностью не самых симпатичных ароматов нашего времени и действительно талантливой упаковкой и маркетингом произведенного товара. Как выразился Г. Гегель: «Каждый хочет быть лучше окружающего мира и считает себя лучше его. Тот, кто на самом деле лучше, лишь выражает этот мир лучше других». Когда Н. Козлов уверенно оценивает сам себя «лучшим», то он прав. Остается уточнить, в чем именно он лучший.

Если Николай Иванович найдет что-то полезное для себя в моих рассуждениях, то мне будет приятно, но я не тешу себя иллюзиями о возможности кардинального, тем более быстрого, изменения его принципов и мировоззрения, о чем я выше уже помянул. Когда принципы и ценности заданы с такой стройностью и уверенностью, как в книгах Н. Козлова, то понятно, насколько прочна та реальность, что он себе выстроил. Или, все же, не так уж она и прочна, раз он тратит столько энергии на вовлечение в неё все новых и новых сторонников, все пишет и пишет книги, предназначенные, возможно, не столько для убеждения других, сколько для убеждения себя?

Я осознаю, что перешел к заочному анализу личности, и это нехорошо, да и без запроса…

Но вроде бы автор обсуждаемых статей не раз писал о хлюпиках, боящихся посмотреть правде в глаза; о «требовательной» Синтон-программе, в которой не занимаются презренной психотерапией, предназначенной все для тех же хлюпиков; и он же выразил восхищение провокативной терапией Франка Фарелли. И кроме того — все мы знаем, что все мы знаем, что все мы знаем. А знаем мы, что можно вполне ясно и обоснованно определить, какие ОТДЕЛЬНЫЕ АСПЕКТЫ личности Н. Козлова провоцируют его на то, ЧТО и КАК он делает.

Наиболее подходящей моделью того, что происходит внутри личностного мира Н. Козлова, мне представляется образ некоего внутреннего культа одной из его субличностей, диктующей всей личности в целом жизненную позицию «Я — хороший, вы — плохие», которая нередко компенсирует и маскирует позицию «я — плохой, вы — плохие». В результате внешние проявления остальных его личностных структур, — разносторонне одаренных, неординарных, деятельных, заслуживающих искреннего уважения и всяческого поощрения, — приобретают весьма непривлекательный и деформированный характер.

Именно так выглядит типичная деструктивно-культовая ситуация: объективно страдающий человек, полный искренних благих намерений, с энтузиазмом и эйфорией поклоняется источнику своих страданий и даже пропагандирует идеологию, которая оправдывает и помогает сохранять нездоровые и опасные отношения. Такой внутренний деструктивный культ — огромная беда Николая Ивановича, и я ему в этом искренне сочувствую. При этом я не испытываю никакого сочувствия и жалости ни к той подструктуре его личности, которая является причиной такого положения, ни к той деструктивно-манипулятивной деятельности и к дезориентирующим текстам Н. Козлова, которые являются результатом диктата этой субличности.

Те две статьи, что стали объектом данной полемики, по моему мнению, представляют квинтэссенцию мировоззрения Н. Козлова, его кредо (здесь я последний раз оговариваюсь, что обращаю критику исключительно на «диктаторскую» подструктуру личности Николая Ивановича и имею в виду только ее). Сами по себе излагаемые идеи далеко не новы, однако предложены в упаковке вроде бы профессиональной терминологии и с претензией на развитие психологии, при этом с редкой в научной среде, почти детской, непосредственностью и откровенностью в высказывании тезисов, давно считающихся в психологическом мэйнстриме маргинальными и неприемлемыми. Приплюсуем еще известность автора, действительную популярность формулируемых им идей во многих слоях широких масс — от простых обывателей до крупных бизнесменов и влиятельных политиков, набравшихся их из самых разных источников и помимо книг Н. Козлова, — и получим актуальную необходимость отнестись к анализируемым текстам предельно серьезно и внимательно.

Но что же делать с сомнениями относительно негласных интенций оппонента и соблюдения правил научной дискуссии, с опасениями оказаться не в роли равноправного партнера в диалоге, а в роли объекта «высокого искусства манипуляции», столь воспеваемого Н. Козловым и столь последовательного воплощаемого им и в книгах, и в жизни? Эта проблема разрешима, если открыто поставить её прежде обсуждения дискуссионных статей.

В «Контрольном списке 20 способов сопротивления нежелательному социальному воздействию», разработанном Ф. Зимбардо и С. Андерсен, есть весьма подходящая к случаю рекомендация:

«Отдавайте себе отчет в общей перспективе, которую другие используют для обрамления проблемы, ситуации, текущего события, поскольку принятие их рамки в их терминах дает им силовое преимущество. Будьте готовы сделать шаг назад и отвергнуть эту рамку в целом и предложите вашу альтернативу перед обсуждением деталей[4].

Какую смысловую рамку, по моему мнению, навязывает нам Н. И. Козлов, предлагая для публикации в «Журнале практического психолога» главы из своей очередной книги (точнее, из единственной его книги, только бесконечно повторяющейся, этакой как бы философской и как бы психологической «сказки без конца»)?

Во-первых, он пытается воспользоваться реноме этого журнала для придания своим взглядам и своей практике видимости нормальной составной части современной российской профессиональной психологии.

Во-вторых, он хочет выдать свои статьи за полноценный научный продукт, чему в немалой степени может невольно способствовать данная дискуссия (даже если и не сам Н. Козлов её инициировал).

Если мы поддадимся на эту провокацию (отнюдь не по Франку Фарелли) и не назовем вещи их истинными именами, если мы не обозначим адекватные смысловые рамки этой дискуссии, как они нам представляются, открыто и ясно, то Н. Козлов с сотоварищами получат полное право рассматривать нас в качестве объектов своего «рукоприкладства», пардон, их «высокого искусства манипуляции», поскольку права рассматриваться в их глазах в качестве субъектов мы явно таким образом не заслужим.

Не пора ли применить кратковременную жестокость к Н. Козлову, чтобы помочь ему обрести подлинную долговременную доброту к людям без деления их на объектов и субъектов, в чем на самом деле и заключается терапия по Ф. Фарелли, неверно им понятая?

Я считаю, что наиболее соответствующими смысловыми рамками в данном случае являются следующие отправные положения:

1. Мы имеем дело с поп-писателем («лучший писатель среди психологов», как он сам себя скромно характеризует), принципиально ориентирующимся на популярность и непрофессиональную аудиторию (придется слишком долго цитировать его ернические филиппики в адрес науки, ученых, профессиональной психологии и т.п.). Бумажная продукция Н. Козлова предназначена для инфантильно-подростковой субкультуры, не обремененной зрелыми этическими принципами и осмысленным жизненными опытом.

2. Николай Козлов — Остап Бендер нынешнего российского психорынка (даже любимые фразы у этих персонажей совпадают — стоит обратить внимание на оговорку про «соблюдение уголовного кодекса и этических норм», в которой уголовный кодекс стоит на первом месте), знающий сколько-то там относительно законных способов отъема денег и одновременно желающий придать своему «методу» видимость респектабельности. Мы анализируем не научный продукт, а исключительно рыночный, причем не в самом лучшем смысле этого определения.

3. Следует рассматривать обсуждаемые статьи не только в контексте всех писаний Н. Козлова, но и в контексте его собственной практики и практики Синтон-клубов, а также в связи с общей тенденцией подстроить профессиональную психологию под «реалистическое» обслуживание каких угодно идей и заказчиков по принципу «чего изволите-с».

4. Данное обсуждение — не дискуссия внутри профессионального сообщества, а попытка защиты профессиональной психологии от вторжения дилетантизма[5] (хотя бы и навязываемого коллегами с профессиональным психологическим образованием).

5. Анализируется не какая-то особая позиция в рамках общей реальности, а попытка заменить одну реальность другой. Россия до сих пор — почти целый век — переживает последствия предыдущей подобной попытки. Хотим ли мы снова наступать на старые грабли в новой упаковке? Вот в чем вопрос. Социальная реальность — вещь во многом действительно искусственная и условная, что с неистощимой иронией и сарказмом пытается доказать НИК, не ставя при этом читателей в известность о множестве других попыток поспекулировать на этих её свойствах и их последствиях. Наверняка наша нынешняя реальность нуждается в каких-то реформах, но решаются ли такие серьезные вопросы с помощью популярно-развлекательных книжек, отвергающих науку и культуру, — вопрос, как мне кажется, чисто риторический. Я точно не хочу жить в реальности, «которую построил НИК».

Последующий текст — как и все другие тексты этой дискуссии — я предлагаю выстраивать от этих принципиальных ориентиров, поскольку они, на мой взгляд, наиболее соответствуют в данном случае требованиям реальности и подлинно реалистического гуманизма.

Свой собственный ответ я организую вокруг трех тем: 1) определения и классификации в исполнении Н. Козлова, или смысловые манипуляции с терминами; 2) манипуляции Н. Козлова с реальностью и гуманизмом; 3) Э. Хоффер о Н. Козлове.

Итак, сюжет первый.

Смысловые манипуляции с терминами: определения и классификации писателя Н. Козлова

Ночью все кошки серы.

Поговорка

Я начну в каком-то смысле с конца, т.е. со второй статьи Н. Козлова, но её центральное понятие, как мне кажется, и есть то, вокруг которого крутится весь сыр-бор. И это понятие — манипуляция.

Вчитайтесь в ряд определений самого НИКа из статьи и его главной книги:

«Манипуляция — это искусное воздействие, приводящее к хорошо предсказуемому результату. По факту, как правило, для этого используются скрытые средства воздействия и маскировка настоящей мотивации. Если же какое-то воздействие было недостаточно искусным и к предсказуемому результату не привело, тем более — привело к результатам нежелательным, то это воздействие не искусное и, соответственно, манипуляция не состоялась. А кто тогда манипулятор? Манипулятор — это человек, имеющий и использующий эффективные средства воздействия». Это из статьи.

А вот из «Формулы личности»:

«Манипулировать — это просто чем-то напрямую управлять»[6].

Опять же в статье приводится ссылка на В. К. Тарасова, еще одного апологета манипуляторства: «Собака управляет хозяином, а кошка — собакой».

Прочитайте эти определения еще раз. Увидели, «где собака порылась», по незабвенному выражению Михаила Сергеевича?

В этих определениях нет другого человека. Точнее, он вроде бы и подразумевается, но настолько неважен для дефиниции, что даже не упоминается. И это вполне логично в данном случае — и Н. Козлов, и В. Тарасов предлагают, по сути, инженерно-технический термин, а в этом смысле действительно неважно, что из себя представляет объект воздействия или управления — человек ли, камень ли, телега или собаки с кошками. Психология тут начисто отсутствует. Это обстоятельство важно подчеркнуть, поскольку оно позволяет понять и суть того «реализма», который отстаивает Н. Козлов в противовес им же скомпонованной модели «устаревшего гуманизма».

Если быть точнее, то и в инженерно-техническом смысле термин «манипуляция» имеет ряд специфических дополнений, дабы не путать этот тип воздействия на объекты с другими. Возникает настойчивое впечатление, что Н. Козлов занимается не выявлением специфики воздействия по типу «манипуляция», а её растворением в максимально безбрежном определении. Смысл его дефиниции и всей статьи вполне адекватно передается так:

Практически неважно, чем и как мы воздействуем на что-то или кого-то, но если мы воздействуем искусно и добиваемся нами задуманных результатов, то все эти наши воздействия мы вольны назвать манипуляцией.

Самое удивительное, что в статье Н. Козлова приводится превосходное научное определение именно психологической манипуляции, предложенное Е. Л. Доценко:

«Манипуляция — это вид психологического воздействия, искусное исполнение которого ведет к скрытому возбуждению у другого человека намерений, не совпадающих с его актуально существующими желаниями»[7]. НИК мимоходом хвалит Евгения Леонидовича за удачное определение, и тут же забывает о нем и о процитированной монографии, триста с лишним страниц которой, собственно, полностью посвящены манипуляции (решительно рекомендую каждому профессиональному психологу эту работу!).

Н. Козлов упомянул, конечно же, и об Э. Берне со знаменитыми «играми, в которые играют люди», также не преминув отечески его похвалить. К определению вашего покорного слуги шестилетней давности он отнесся суровее, вполне справедливо пожурив за несовершенство. Но и тут он извлек пользу, жестом фокусника и без какого-либо логического обоснования вытащив из него женские колготки и любовь в качестве как бы убедительнейших примеров тотального всеприсутствия манипуляции в человеческих отношениях.

Весьма вольное, мягко говоря, обращение Н. Козлова с логикой и смыслом понятий вкупе с игнорированием или замалчиванием профессиональных исследований в психологии, этике и философии составляет главный секрет его успехов и популярности. Второй секрет — интенсивное использование «клиповой» образности, метафор, риторических вопросов с готовыми ответами, «простыми и понятными как мычание». Когда я еще раз прочитал его две статьи, то у меня возникло отчетливое впечатление просмотра некоего видеоклипа с рекламными вставками-внушениями. И это сравнение мне представляется не столько метафорой, сколько достаточно точной типологической характеристикой. В наше время массовой логической безграмотности и промывания мозгов видеоклипами подобный товар почти обречен на успех.

Именно такое «размазывание» точных понятий в калейдоскопе образов позволяет Н. Козлову уйти от главного вопроса: «что такое хорошо и что такое плохо». Ему, собственно, говорят: «Вы манипулируете». Этим высказыванием подразумевается: «Вы прибегаете к специфическому типу воздействия, предпочитаемому некоторому множеству других типов влияния и далеко не самому лучшему». Он же отвечает примерно так: «А все воздействия относятся к одному типу, воплощаемому на практике либо неискусно, топорно, либо искусно, изящно». Или «Есть только один тип воздействия — манипуляция, но разного качества».

Это все равно, что сказать вору: «Ты воруешь», а в ответ услышать: «А на свете есть только одно занятие на всех — воровство, только одни воруют неумело, а другие — искусно». Дальше следуют рассуждения и даже сводные таблицы на тему, будто есть воровство хорошее, во благо обворованных, а есть плохое, во вред им.

Подспудный смысл статьи Н. Козлова: «Да все манипулируют, только этим все и занимаются». Тип ответа на критику: «Сам дурак», только подается этот смысл не явно, не прямо, а манипулятивно. Цель этой манипуляции — вызвать у критиков растерянность и чувство вины и произвести смену ролей, заставить их превратиться из критиков в защищающихся, обвиняемых. Если НИК хочет подтолкнуть читателей своих статей к выводу, что на манипуляции ополчаются только «нереалистично» мыслящие или просто неумеющие искусно воздействовать (манипулировать), то кто-то, весьма вероятно, поддастся на эту уловку. Мне трудно представить, чтобы такая манипуляция была кому-нибудь во благо. Хотя нет, я такого человека знаю (как в том анекдоте: «все во благо человека, все во имя человека. И я знаю этого человека».). Но благо от пропаганды манипуляции, скорее всего, весьма сомнительного качества…

Я ни в коем случае не отрицаю, что возможны полезные манипуляции, приносящие доброкачественные результаты. Мне вообще кажется, что абсолютное большинство приемов и методов социально-психологического воздействия не могут быть поделены на «хорошие» и «плохие». Действительно сложные вопросы — о мере, принципах, границах, критериях и условиях, обеспечивающих гуманный и полезный эффект при использовании инструментов «двойного назначения». Как ни странно (или вполне логично?), но рассуждения Н. Козлова о границах гуманистической психологии не получили продолжения в виде ясного обозначения границ «реалистической психологии», основанной на манипуляции.

Те примеры, что он приводит в обоснование реалистичности и полезности манипуляции, представляют из себя доказательства «от анекдота (клипа)» и не отвечают на множество вполне реалистичных вопросов. Одно дело сманипулировать мужем, чтобы он отказался от желания поваляться на диване и воодушевился домашними делами. Совсем другое, когда представление о науке как о достойном занятии манипулятивно заменяется представлением об ученых как неких ничем не сдерживаемых чудовищах, от которых исходят чуть ли не все беды (такая операция проделана НИКом в «Философских сказках»). К слову, мне всегда казалось, что страсть к удовлетворению любопытства и познанию, при всех её издержках, ничем не хуже страсти к манипулированию, а уж полезных плодов принесла точно гораздо больше.

Предлагаю читателям самим попробовать ответить на небольшой и весьма неполный список вопросов, естественно напрашивающихся, но не нашедших отражения в статьях Н. Козлова:

Каковы пределы манипулирования? Действительно ли нет иных, не менее эффективных и более гуманных, методов влияния, чем манипуляция? Действительно ли удельный вес манипуляции в современной культуре является неизменно высоким во всех сферах человеческих отношений и изменить его и заменить чем-то более совершенным нельзя? Как реализовать возложение ответственности — и наказание — за негативные последствия манипуляции? С чем именно и как манипулируют? Какие структуры психики, сознания, мировоззрения и поведения человека подвергаются манипуляции? Кто и как решает — и имеет право решать — вопрос о цели, предмете, степени радикальности и объеме тех изменений, которые произойдут у объекта манипуляции? Как манипулирование соотносится с другими методами воздействия? Создана ли система безопасности для предотвращения деструктивного применения манипулирования? Достаточно ли просвещены и обучены люди, чтобы оказать сопротивление опасной манипуляции и проявить высокое искусство в использовании иных, гуманных и неманипулятивных, методов влияния? Имеют ли они право последующего доступа к сути и механизму произошедшего изменения, чтобы самостоятельно выбрать — соглашаться с этим или нет? Обеспечены ли объекты манипуляции достаточной информацией о других возможностях и других вариантах воздействия и изменения, чтобы грамотно решать — кому и чему позволять на себя влиять, а чему и кому — нет?

Эти и подобные вопросы, как мне кажется, обращены к самым острым и насущным проблемам нашей нынешней жизни и являются актуальным социальным заказом для теоретической и практической психологии. Стоит поблагодарить Н. Козлова за то, что он дал повод сформулировать и поднять эти вопросы.

«Реализменные» манипуляции с реальностью и гуманизмом

В своих статьях Н. Козлов пишет о реалистичных требованиях реальных клиентов. В связи с этим в моей памяти всплыла фраза из его письма в синтоновскую рассылку: «Но мы строим людей по своему проекту, а не по запросам разнообразных клиентов». Можно ли это понимать так, что проект Н. Козлова, по которому он строит своих клиентов, значительно реалистичнее и полезнее запросов его клиентов, а также проектов других психологов? Кем, как и где это, интересно, обосновано и доказано? Насколько недвусмысленно и ясно об этом предупреждены клиенты «Синтон-проекта»? Где и как можно ознакомиться с конечными результатами, а также с отдаленными последствиями подобного «человекостроительства», чтобы определиться — заказывать себе такой «костюмчик» или нет?

И почему, собственно, Н. Козлову можно навязывать клиентам свой проект, а К. Роджерсу — нельзя? Не потому ли, что НИКом, видимо, движет не столько забота о развитии психологии, сколько желание расчистить поле, занятое конкурентами в рыночной сфере психологических услуг? И можно ли понимать Н. Козлова так, что для него есть клиенты-объекты (это, скорее всего, молодежь, оставляющая деньги на Синтон-тренингах) и клиенты-субъекты (видимо, те, кто может заплатить столько, что Н. Козлов откажется от своего проекта и будет выполнять чужой проект)?

Предыдущий абзац вполне может быть рассмотрен как пример инсинуации (негативного намека), а это один из широко используемых приемов манипуляции (в том числе и Н. Козловым в его книгах). Одновременно я могу настаивать с достаточным, как мне кажется, основанием, что мои вопросы — это честная, открытая формулировка вопросов, логично напрашивающихся при чтении текстов Н. Козлова. Предлагаю читателям самим поупражняться в изысканиях: при каких целях, условиях и результатах эти вопросы будут элементами манипуляции, а при каких — элементами иного типа воздействия. Я же возвращаюсь к анализу представлений Н. Козлова о реализме.

При внимательном прочтении его статей обнаруживается интересная асимметрия: обвинения в «нереалистичности» выдвигаются прежде всего в адрес ученых-теоретиков, а вот практики — бизнесмены, работники правоохранительных органов и т.д. — априори признаются реалистами (хотя трудно назвать А. Макаренко только практиком, а К. Роджерса — исключительно ученым-теоретиком). Правда, Н. Козлова можно понять и так, что предприниматели-работодатели, силовики и прочие реальные заказчики просто представляют эту самую реальность, являются реальностью. Хотелось бы тогда узнать у Николая Ивановича, чем его не устраивает К. Роджерс в качестве не менее реального представителя реальности? Ответ вроде бы есть: К. Роджерс и его последователи[8] выбрали нереалистичную модель человека для своей деятельности, т.е. модель, не соответствующую реальному человеку.

Обратимся к толковому словарю. Прилагательное реальный имеет три основных значения: «действительно существующий», «осуществимый в действительности» и «практический, исходящий из действительности». Вряд ли Н. Козлов считает, что К. Роджерс не мог разглядеть «действительно существующих» людей с их «действительно существующими» качествами, хотя намек на такое обвинение и есть в тексте первой статьи. Если же НИК полагает, что К. Роджерс выбрал неверную модель «осуществимого в действительности» человека, то этим ставит себя в неловкое положение, поскольку сам осуществляет агрессивное продвижение на рынок собственной модели «осуществимой в действительности» «формулы личности», и может быть обвинен в недобросовестной рекламе.

Остался третий смысл — «практический, исходящий из действительности», и вроде бы весь пафос статей НИКа склоняет к такому пониманию. «Лучший писатель среди психологов» пытается доказать, что гуманистическая психология и неманипулятивные методы менее «реалистичны», т.е. менее практичны, менее эффективнее и меньше опираются на суровую действительность, чем «реалистическая психология» (читай — психология в исполнении Н. Козлова). Подтекст за этим примерно такой: Н. Козлов видит эту самую реальность, а его оппоненты — нет. Видимая Н. Козловым реальность имеет некую абсолютную установленность и данность, которой все должны безгласно покориться. К такому выводу приходишь тогда, когда задаешься вопросом: а что мешает Н. Козлову прежде рассуждений о «реалистической психологии» доказать, что привидевшаяся ему действительность реальнее тех, что видятся другим людям? И что позволяет ему так уверенно выступать от имени реальности?

Ничего, кроме него самого. Тексты Н. Козлова по этому критерию относятся к мессианским откровениям, авторы которых претендуют на абсолютно истинное наблюдение действительности, а также прошлого и будущего. Наиболее непосредственно этот подтекст выражен в издательском примечании к книге Р. Хаббарда «Дианетика», отнесенной НИКом к разряду «реалистической психологии» (во всяком случае, отрекомендованной им своим читателям как интересное направление современной психологии, у которого есть чему поучиться):

Эта книга — часть работ Л. Рона Хаббарда, разработавшего ДИАНЕТИКУ^®, технологию духовного излечения. Она представлена читателю как запись наблюдений и исследований человеческого разума и духа, а не как заявления автора[9].

Примерно такое же предисловие подошло бы ко всем текстам Н. Козлова: он не заявляет о своем субъективном опыте и мнении, а прямо наблюдает истину (реальность) и сообщает её человечеству. Когда и как он сумел вступить с реальностью в такие близкие интимные отношения, остается только гадать.

В отличие от НИКа, ученые разных специальностей почему-то полагают, что требуются довольно сложные инструменты и методы для добывания достоверных знаний о реальности, а также для их корректной передачи коллегам и простым гражданам. Причем реальность человеческой жизни и практичность методов её совершенствования оказываются особенно сложными предметами для рассмотрения и описания. Достаточно упомянуть классическую книгу П. Бергера и Т. Лукмана «Социальное конструирование реальности», в которой как раз детально исследуются наши отношения с нашей же человеческой реальностью[10]. Здесь нет смысла её пересказывать и развивать все сюжеты, на которые она наталкивает при чтении текстов Н. Козлова. Я эскизно обрисую лишь следующий сюжет.

Один из фундаментальных выводов упомянутой работы состоит в том, что люди сами создают ту реальность, в которой живут. Можно говорить о реальности человечества, отдельной нации, отдельного человека. Реальность отдельной личности, при всей её глубочайшей зависимости от реальности соответствующего социума, может весьма реалистично поддерживать у этой личности иллюзии полнейшей независимости от породившего её общества и культуры с наукой, иллюзии простых решений сложных проблем и столь же иллюзорную уверенность в благотворности проповедуемых этой личностью рецептов разложения «несовершенного» общества на отдельных «совершенных» (благодаря «синтонированию») индивидов. Мне кажется, что другим индивидам стоит крепко задуматься, в какую именно реальность приведет их «реалистическая психология», основанная на реальности индивида Н. Козлова? Не в очередной ли утопический проект упрощенно и уплощенно понятого благоденствия, который будет осуществляться под лозунгом «Железной рукой загоним человечество в счастье» и в котором роль «железной руки» будут выполнять манипулятивная «реалистическая психология» и Синтон-программа?

А теперь обратимся к образу гуманистической психологии, явленному сквозь призму реальности Н. Козлова. И начнем с самой первой фразы первой статьи:

«Чтобы правильно оценивать возможности и границы гуманистической психологии, надо хорошо представлять породившую её конкретную социо-культурную обстановку».

Представьте себе такую фразу: «Чтобы правильно оценивать возможности и границы телефонной связи, надо хорошо представлять породившую её конкретную социо-культурную обстановку». Сравните её с зачином из статьи Н. Козлова. Вот так задаются смысловые рамки-ловушки, направляющие невнимательного и неопытного читателя по колее рассуждений, выстроенных автором не с целью исследований и поисков, а с целью внушения, пропаганды нравящейся ему идеи. Как для оценки нынешних возможностей и границ телефонной связи логичнее прежде всего рассматривать её основной принцип и настоящее положение в сфере телекоммуникации, так и для оценки возможностей и границ гуманистической психологии рациональнее в первую очередь оценить выработанные ею принципы, её современное состояние, а также её влияние на другие современные направления в психологии и на современные же тенденции развития психологии и психотерапии в целом.

Чем-то не устраивает Н. Козлова такой, само собой напрашивающийся, подход. Зато ему вольготно в лирико-культурно-исторических отступления про Фингерову и Спока, про мужское (отцовское) и женское (материнское) начала, про А. Макаренко и т.п. Для подростково-молодежной, да теперь еще и мало начитанной, публики весь этот «текстовый заполнитель объема» должен, видимо, создавать фон «эрудированности» и «авторитетности». К нахождению границ гуманизма все это имеет лишь опосредованно-иллюстративное отношение, ничего не доказывая. Как справедливо замечает сам автор по поводу представлений о «порочности» или «хорошести» природы человека: «И то, и другое представление легко проиллюстрировать очень живыми фактами, но от этого иллюстрации не становятся доказательствами». Это, правда, не мешает ему постоянно пользоваться иллюстрациями в качестве доказательств в пользу своей философии: в таком контексте, вероятно, они все же обретают для него свойство доказательности.

«Едва ли правильно утверждать, что гуманистическая психология пришла на смену бихевиористскому подходу к личности — хотя бы потому, что бихевиоризм (как, кстати, и психоанализ) с приходом гуманистической психологии никуда не исчез и продолжает пользоваться заслуженной популярностью среди психологов-практиков: ровно потому, что, если пользоваться им разумно, он работает, и работает эффективно».

Гуманистический подход шел именно на смену бихевиористскому и психодинамическому подходам и формировался именно в противопоставлении и противостоянии им. Это общеизвестный историко-научный факт и факт биографий основоположников гуманистической психологии. В результате такого противоборства и взаимообмена, например, родились рационально-эмоционально-поведенческая терапия Альберта Эллиса[11] и трансактный анализ Эрика Берна, представляющие выдающиеся примеры действительно реалистического развития практической психологии и психотерапии, но без спекуляций на противопоставлении гуманистической психологии и психологии «реалистической». Кстати, самое последнее издание на русском языке работ А. Эллиса вышло под весьма красноречивым названием — «Гуманистическая психотерапия: Рационально-эмоциональный подход»[12], подсказывающим иные логические основания для классификации направлений в психологии: есть разные технические подходы, а уж они могут использовать гуманистически или не гуманистически.

Создается, к сожалению, впечатление, что люди, решившие изучать психологию по книгам Н. Козлова, могут получить такое же искаженное представление о ней, как и об истории — по книгам математика А. Фоменко. В одной только вышеприведенной цитате, кроме прямого искажения фактов, упомянутого выше, дважды применяются смысловые и логические подмены — так «высокое искусство манипуляции» демонстрируется на практике. Во-первых, никто из лидеров гуманистической психологии не покушался на полную смену бихевиоризма и психоанализа, подразумевающую исключение их из «разумного использования». Во-вторых, смена одних теорий другими в науке далеко не всегда приводит к исчезновению предшественников. Под «сменой» в таких случаях часто понимают смену фигуры на авансцене, перемещение центра внимания и популярности и т.п.

«Можно утверждать, что, по крайней мере, в психологии, ситуация, в которой пробивал свой подход Карл Роджерс, перевернулась с точностью до наоборот: теперь уже гуманистический подход диктует свои нормы как единственно правильные, а все, что ему прямо не соответствует, отвергается. В результате с огромным трудом пробивает себе дорогу провокативная психотерапия Франка Фарелли, с подозрением встречается бодрая и требовательная Синтон-программа».

Делать подобные утверждения относительно России — значит совсем не ставить ни в грош реальные факты. Нынешнее поколение, дети тех россиян, что так и не дожили до коммунизма, может и доживет до того времени, когда гуманистический подход, в лучших своих модификациях, станет в России преобладающим и наиболее распространенным. Но и тогда он ничего не будет диктовать, поскольку диктуют всегда люди, а не подходы. А люди с авторитарными наклонностями могут диктовать и навязывать что угодно и ссылаться на любой подход. Например, на «реалистическую психологию» или на «бодрую и требовательную Синтон-программу». При этом демократическую критику они незамедлительно переименуют в «подозрения».

А в США, на родине гуманистической психологии, большинство американских профессиональных психологов-консультантов и психотерапевтов, по моим сведениям и впечатлениям, придерживаются различных вариантов когнитивно-поведенческого подхода, и там тем более не видно никаких признаков диктата классического клиент-центрированного подхода. При этом в прослушанном мною в университете Калифорнии учебном курсе профессора, практикующего личностно-центрированный подход, целая лекция была посвящена ограничениям и недостаткам этого самого подхода.

Получается, что сам тезис о некоей угрозе психологии и психологическому сообществу со стороны гуманистической психологии в виде диктата или противодействия другим подходам, мягко говоря, не опирается на реальные факты. Не вижу я этого диктата ни в учебных аудиториях, ни сфере предложения профессиональных услуг, ни на полках книжных магазинов в разделах «Психология». Гораздо более серьезные и актуальные проблемы мне видятся в недостаточном овладении многими молодыми и начинающими психологами хоть каким-нибудь профессиональным подходом, желательно с четким представлением о принципах профессионализма и научной, логически проработанной, рефлексии. Нынешняя ситуация в российской практической психологии характеризуется, как мне кажется, нарастанием неразборчивой всеядности и размыванием традиций научной и профессиональной культуры. В связи с этим интересен случай с Национальным психологическим конкурсом «Золотая Психея» по итогам 2000 года, организованным «Психологической газетой». Учебный центр и Клуб Практической психологии «Синтон» стали финалистами в номинации «Лучший проект 2000 года в практической психологии», равно как и «Журнал практического психолога», выпустивший как раз в 2000 году большой номер по деструктивным культам, с двумя критическими статьями о Синтоне в том числе. В конечном счете справедливость восторжествовала, и главный приз в этой номинации получил «Журнал практического психолога», но тенденция, однако…

Если же попробовать извлечь из статей Н. Козлова максимально конструктивное содержание и перефразировать их в том смысле, что автор печется о более эффективном применении и соотношении активно-директивных, окольно-манипулятивных и фасилитирующе-эмпатических методов в зависимости от ситуации, клиента и проблемы, то такая постановка вопроса не требует ни какой-то особой критики гуманистической психологии («флюсами» в этом отношении страдают почти все подходы в практической психологии), ни изобретения новой «реалистической психологии». Такой поворот темы, к сожалению, находит мало реальной опоры в текстах Н. Козлова, почему-то предпочитающего рассуждать в весьма аморфных категориях о синтезе женского и мужского, материнского и отцовского, либерального и авторитарного подходов. Читатель скорее увязнет в пустоте и неопределенности слов, чем приблизится к реалистическому решению действительно насущных вопросов практической психологии.

В действительности, можно указать уже имеющиеся замечательные примеры эффективного решения коллизий вокруг соотношения мягкости и жесткости, гуманизма и реализма в отношениях людей и в практической психологии. Достаточно вчитаться в классическую работу по конфликтологии Р. Фишера и У. Юри «Путь к согласию, или Переговоры без поражения», чтобы там в компактной таблице буквально на одной странице[13] обнаружить квинтэссенцию ответов на большинство вопросов, прямо или косвенно поставленных Н. Козловым. В ней сравниваются два подхода в разрешении конфликтов: позиционный торг (мягкий и жесткий варианты) и принципиальные переговоры. Нетрудно убедиться, что американские маститые переговорщики, участвовавшие во многих жесточайших конфронтациях и явно ориентированные на реализм и прагматизм, видят выход не в синтезе мягкого и жесткого (женского и мужского и т.п.) подходов, не в «высоком искусстве манипуляции», а в последовательном применении гуманистического подхода даже к переговорам между воюющими сторонами. Выражено это в следующих правилах (принципах): «отделить людей от проблемы»; «придерживаться мягкого курса в отношениях с людьми, но стоять на жесткой платформе при решении проблемы»; «избегать возникновения подспудной линии» и т.д.[14]

Основная работа над «периодической системой» конструктивных принципов и методов практической психологии еще, конечно, впереди. И опять же есть повод поблагодарить Н. Козлова за то, что своей энергией он вновь и вновь подталкивает к разрешению этой задачи.

Э. Хоффер о Н. Козлове

Я убежден, что то, что так удручает реформиста — совсем не его сострадание к собратьям, а его личная боль — даже если он самый святой из всех святых; и будь это исправлено, он бросит своих великодушных братьев без малейшего сожаления.

Генри Торо. Уолден

Этот последний сюжет я не мог оставить в стороне, поскольку считаю его принципиально важным. В лице Н. Козлова мы дискутируем не просто с отдельным человеком, претендующим на некий вклад в психологию. Мы выступаем оппонентами лидеру достаточно массового социального движения в виде Синтон-клубов, к которому примыкает еще некоторое множество «очарованных» читателей многотомного сериала писателя Н. Козлова. Анализ этого фона дискуссии просто необходим, если мы хотим получить наиболее полное представление о сути и перспективах «реалистической психологии» и «высокого искусства манипуляции».

Так случилось, что подобный анализ был проделан сорок лет назад американским докером (портовым грузчиком) Эриком Хоффером, а совсем недавно его книга «Истинноверующий. Мысли о природе массовых движений», ставшая классикой на Западе, была переведена на русский язык[15]. Я решил основное слово предоставить именно этому автору, оставив себе лишь заключительные пояснения и комментарии.

Для начала напомню читателям, что Н. Козлов сам называет себя писателем и особо не скрывает цели своих писаний: провокационная и практически тотальная дискредитация «обычной» жизни и замена её жизнью «синтонной». Глава XV, в которой Э. Хоффер анализирует деятельность людей, подобных Н. Козлову, называется «Люди слова» и начинается так (часть цитат взяты также из глав XVI «Фанатики» XVI «Фанатики» и XVII «Практичные «люди действия»»):

Массовое движение обычно не появляется до тех пор, пока не дискредитирован, не опорочен существующий порядок. Дискредитация эта не происходит автоматически, в результате грубых ошибок и злоупотреблений власть имущих, а является результатом преднамеренной работы недовольных «людей слова». Там, где «людей слова» нет или где они не проявляют недовольства, существующий порядок, даже несостоятельный и отравленный коррупцией, может долго сохраняться, пока не разрушится и не падет сам по себе. С другой стороны, безусловно ценный и энергичный строй может быть сметен, если он не добьется преданности небольшого меньшинства «людей слова». […]

Народившееся массовое движение — явление жестокое, и управляется оно безжалостными фанатиками, пользующимися словом только для того, чтобы придать видимость добровольности и согласия тому, что в действительности достигнуто насилием. Но фанатики эти взяться за дело и принять на себя руководство могут только после того, как существующий порядок дискредитирован и лишился поддержки широких народных масс. Эта предварительная работа, т. е. подрыв существующего порядка, а также ознакомление масс с идеей перемены и создание в стране атмосферы, благоприятной для новой веры, — могут быть проведены только «людьми слова», прежде всего общепризнанными говорунами и писателями. […]

«Люди слова» бывают разных типов: священники, писцы, пророки, писатели, художники, профессора, студенты, вообще интеллигенция. […] Для «людей слова» всех родов характерна жажда всеобщего признания, которая определяет их отношение к существующему порядку. Наполеон сказал: «Тщеславие сделало Революцию, свобода была только предлогом». По-видимому, внутри каждого интеллигента, будь он человеком творческим или нетворческим, находится некая неизлечимая неуверенность. Даже самые одаренные и плодовитые люди сомневаются в своей ценности и каждый день должны искать новых доказательств. Сказанное Ремюза о Тьере, пожалуй, применимо к большинству «людей слова». «У него гораздо больше тщеславия, чем честолюбия, и он предпочитает уважение покорности; он предпочитает власти её видимость. Спрашивайте постоянно у него совета, а потом делайте, как вам угодно. Он обратит больше внимания на ваше почтительное к нему обращение, чем на ваши действия». […]

Как бы настойчиво ни выдавал себя протестующий «человек слова» за защитника угнетенных и оскорбленных, на самом деле он движим мотивами личного характера (за очень немногими исключениями). Его сострадание к другим исходит из его личной ненависти ко власть имущим. «Только немногие, исключительно редкие люди питают к человечеству тот вид любви, который делает их не способными терпеть общую массу зла и страданий, не обращая никакого внимания на последствия их личной жизни». Это подтверждает со страстной убежденностью, Торо: «Я убежден, что то, что так удручает реформиста — совсем не его сострадание к собратьям, а его личная боль — даже если он самый святой из всех святых; и будь это исправлено, он бросит своих великодушных братьев без малейшего сожаления». Как только «человек слова» получает признание со стороны власть имущих, он обычно находит высокопарные доводы для того, чтобы стать на сторону сильных против слабых. […]

Нетрудно заметить, как критический «человек слова» путем постоянного высмеивания и обличения подрывает общепринятые взгляды и авторитеты и знакомит массы с идеей перемены. Труднее проследить, как эта дискредитация существующих взглядов и устоев делает возможным появление новой фанатичной веры. Весьма характерно, что воинствующий «человек слова», который «как бы замеряет глубину падения существующего порядка, чтобы показать его несостоятельность и несправедливость», часто подготавливает почву не для общества свободомыслящих индивидуумов, а для коллективистского общества, где больше всего ценятся предельное единство и слепая вера. Таким образом, широкое распространение недоверия к авторитетам, неуважения к ним очень часто приводит к неожиданным результатам. Свободомыслие Ренессанса было прелюдией к новому фанатизму — Реформации и контрреформации. Французы эпохи Просвещения, развенчивавшие церковь и корону, проповедовавшие разум и терпимость, вызвали взрыв революционного и национального фанатизма, не утихающего и поныне. Маркс и его последователи, дискредитировавшие религию, национализм, страстное увлечение бизнесом, вызвали к жизни новый фанатизм — социализма, коммунизма, сталинского национализма и стремления к мировому владычеству.

Развенчивая фанатическую веру или предрассудок, мы фанатизм не вырываем с корнем. Мы только мешаем ему появляться в одном месте, и в результате он появляется в другом. Таким образом, осуждая и разрушая принятые взгляды и авторитеты, воинствующий «человек слова» бессознательно создает в разочарованных массах жажду веры, ибо большинство людей не может выносить бесплодной и бесполезной жизни, если у них нет чего-то такого, чему они могли бы быть горячо преданными, с чем они могли бы слиться. Вот почему критический «человек слова», часто вопреки самому себе, становится предтечей новой веры.

Настоящий «человек слова» сам по себе может спокойно жить без веры в абсолютное. Он ценит поиски истины не меньше самой истины. Он получает удовольствие от борьбы и столкновений мысли. Если он формулирует какую-нибудь философию или доктрину, то это больше проявление ума и упражнение в диалектике, чем программа действий и догматы веры. Правда, тщеславие часто побуждает его защищать свои умозаключения яростно и зло, но обычно обращается он при этом к разуму, а не к вере. Но фанатики и жаждущие веры массы эти умозаключения часто принимают как положения некоего священного писания и делают их первоисточником новой веры. Вот почему Иисус не был христианином, а Маркс — марксистом.

Подведем итог: воинствующий «человек слова» подготовляет почву для появления массового движения: 1) путем дискредитации общепринятых взглядов и устоев, путем уничтожения преданности им народа; 2) невольным созданием жажды веры в сердцах тех, кто не может жить без веры, так что когда появляется новая вера, то она находит незамедлительный отклик у разочарованных масс; 3) составлением доктрины и лозунгов новой веры; 4) путем подрыва убеждений «лучших людей общества» — тех, кто может жить и без веры: когда новый фанатизм появляется на горизонте, они бессильны оказать ему сопротивление — не видят смысла умирать за свои подорванные убеждения и принципы и подчиняются новому порядку без борьбы. […]

Трагическими фигурами в истории массового движения часто становятся его интеллигентные предтечи, доживающие до падения старого порядка под давлением масс.

Мнение, что массовые движения, в частности революции, рождаются из решимости масс ниспровергнуть порочную угнетающую тиранию и завоевать себе свободу действия, слова и совести, берет начало в той словесной шумихе, которую поднимают интеллигенты из числа зачинателей движения в своей стычке с существующим порядком. То обстоятельство, что поднявшееся массовое движение часто дает меньше личной свободы, чем давал вытесненный движением строй, — обычно приписывается властолюбивой клике, которая в критический момент обманом захватывает движение и лишает массы завоеванной свободы. Но в действительности обмануты только интеллигенты из числа предвестников движения. Они первыми поднялись против установленного порядка, они раскритиковали его глупость и неспособность, они изобличили его в незаконности и несправедливости и выступили с требованием свободы действия и свободы слова. И они, само собой разумеется, считают, что массы, ответившие на их призыв и последовавшие за ними, хотят того же самого, что и они. Однако свобода, к которой стремятся массы, это не свобода слова и действий, а свобода от невыносимо тяжелого бремени самостоятельного существования. Они хотят свободы от «страшного бремени свободы выбора», свободы от трудной ответственности за бездействующее «я», свободы от необходимости принять на себя вину за собственную бесполезность. Массам не нужна свобода совести, а нужна вера, слепая авторитарная вера. Они сбрасывают старый порядок не для того, чтобы создавать общество свободных и независимых людей, а чтобы установить единообразие, индивидуальную безличность и новую систему совершенного единства. Массы восстают не против порочности старого режима, а против его слабости; не против его притеснений, а против его неумения сковать их воедино, в крепкое могучее целое. Сила убедительности демагога-интеллигента не в том, что ему удается доказать порочность существующего порядка, а в том, что ему удается продемонстрировать бессилие этого порядка. Непосредственный результат массового движения обычно соответствует тому, чего хотят народные массы. В этом их никто не обманывает.

Причина трагической судьбы акушеров массового движения — интеллигентов — в том, что они, сколько бы ни проповедовали и ни прославляли объединенное усилие, остаются, в сущности, индивидуалистами. Они верят в личное счастье и в ценность личного мнения и личной инициативы. Но как только движение становится на рельсы, власть переходит в руки тех, кто не верит в личность и не уважает ее. Эти люди побеждают не столько потому, что их неуважение к человеческой личности придает им жестокость, сколько потому, что их сущность вполне соответствует главной страсти масс. […]

Откуда берется фанатик? Большей частью из рядов нетворческих «людей слова». «Люди слова» делятся на две группы: на тех, кто находит удовлетворение в творческой работе, и на тех, кто его не находит. Творческий «человек слова», как бы резко ни критиковал и ни высмеивал существующий порядок, по сути, привязан к настоящему. У него желание исправить, а не разрушать. Когда массовое движение целиком попадает в его руки, он делает его более мягким. Намеченные им реформы — неглубокие, и жизнь движется без неожиданных остановок. Такое движение жизни возможно только тогда, когда нет анархических действий масс, которые немыслимы, потому что старый порядок уступает без борьбы или потому, что «люди слова» соединились с сильными «людьми действия» в момент, когда угрожал разразиться хаос. Когда же борьба со старым порядком принимает ожесточенный и хаотический характер и победа над ним может быть одержана с помощью тесной сплоченности и самопожертвования, тогда творческий «человек слова» обычно выбрасывается вон и дело переходит в руки нетворческих «людей слова», — в руки вечных неудачников, фанатично отрицающих настоящее. […]

Творческий «человек слова» в атмосфере активного движения чувствует себя неловко. Он чувствует, что водоворот движения и разгоревшиеся страсти подрывают его творческую энергию. Пока он чувствует в себе творческий поток, он не найдет удовлетворения в руководстве миллионами людей и в одержании политических побед. Вот почему, как только движение становится на колеса, творческий «человек слова» сам добровольно уходит или его устраняют. Более того, поскольку настоящий «человек слова» не может искренне и долго подавлять свои критические способности, он неизбежно попадает в еретики. Таким образом, если творческий «человек слова» не задушит новорожденное движение в союзе с «людьми действия» или если сам не умрет в нужное время, то он, наверно, кончит в одиночестве, или в ссылке, или под пулями у стенки. […]

Существуют, конечно, такие редкие вожди, как Линкольн, Ганди, даже как Ф. Д. Рузвельт, Черчилль, Неру: они, не колеблясь, запрягли в колесницу «священного дела» и голод, и страх людей, но, в отличие от Гитлера и Сталина или даже в отличие от Лютера и Кальвина, они не поддались искушению использовать души недовольных для строительства нового мира. Уверенность в собственных силах этих редких вождей происходит от веры в человечество, — и она сливается с этой верой воедино, ибо они знали или знают, что никто не может быть достойным человеком, если сам не уважает человеческого достоинства.[16]

Оставляю на суд читателей решать — относится ли Н. Козлов к творческим «людям слова» и ли к нетворческим. Я свою позицию, как мне представляется, выразил вполне ясно в предыдущих сюжетах.

Возможно возражение: Э. Хоффер анализирует социально-политические движения, а Н. Козлов вроде бы от политики далек, занимается «практической (реалистической) психологией жизни» и подвергает сомнению не социальный строй, а стереотипы обыденной жизни. Вполне вероятно, что его идеи устраивают кого-то из власть предержащих, раз он выдает сертификаты Синтона под маркой «одобрено Министерством образования РФ», приглашается на чтение авторских курсов в государственные учреждения и надеется придать Синтон-программе статус государственной образовательной программы. Строй его, видимо, устраивает, а вот жизнь граждан — нет.

В ответ скажу: дело, видите ли, в том, что времена меняются, меняется у части «людей слова» и мода на предмет и объект критики. Сейчас как раз мода на переделку мировоззрения, образа и смысла жизни, а также половой ориентации. Сменилась тематика «обличительной» деятельности, но психологическая подоплека осталась во многом прежней, а уж доживать до конечных результатов поголовного «осинтонивания» в духе новейшей генерации психонародовольцев и психобольшевиков вообще боязно.

Не к тому я это, что вообще в сей жизни ничего трогать не надо и все законсервировать и оставить как есть. Я всего лишь полагаю, что гуманные и разумные цели реформирования личности и общества никогда не оправдывают любые средства и никогда не могут быть связаны с преобладанием манипулирования в используемых методах. Улучшение психологического качества жизни человека невозможно на пути мессианских откровений, отрицающих науку и культуру, игнорирующих исторический и профессиональный опыт, манипулятивно имитирующих как бы рациональность и как бы логику, рисующих примитивный идеал самоудовлетворенного гедониста и выдающих себя за венец человеческой мысли. Когда Н. Козлов печально недоумевает, откуда произрастают негодяи и хамы на почве Синтон-программы, то посочувствовать ему можно, а вот совет напрашивается единственный — «поменять что-нибудь в консерватории».

Я долго подыскивал наиболее точные слова для определения той философии и того мироощущения, которые пронизывают его книги и его деятельность. И слова эти, как мне кажется, — антисоциальный аутичный гедонизм.

Повторю напоследок: я не ставлю знак тождества между всем Николаем Ивановичем Козловым и той малосимпатичной частью его личности, которая выражена в его книгах и тренингах. Он, конечно же, больше, богаче, человечнее и талантливее. Однако до сего времени приходится сталкиваться лишь с не самой лучшей его ипостасью. Мириться с ней, делать вид, что её не существует, или играть с ней в политкорректность — в этом я не вижу смысла.

И самое последнее: эта дискуссия наглядно показывает, что профессиональная психология в России пока сильно проигрывает в сфере предложения для социальной практики действительно научно обоснованных, гуманистических и эффективных (реалистически осуществимых) программ совершенствования психологического качества жизни. Хотелось бы увидеть в недалеком будущем номер «Журнала практического психолога», посвященный конструктивному решению этой проблемы. Это и будет лучшим ответом на вызов «реалистической психологии» и «высокого искусства манипуляции».